Ключ от дома

— Не знаю чего. Повезло или нет. Только он через два года после войны спился. Надорвался — не выдержал. Говорят, ночами спать не мог, пока спиртом не заглушит. Нагрузки-то какие были… а ты к чему?

Татьяна Дмитриевна рассказала.

— Бабуля твоя не дожила, — посочувствовала Валя.

— Бабушка давно умерла, — возразила Татьяна Дмитриевна. — Уже два╜дцать лет почти. Дожить физически не могла, возраст какой. А тогда такого не было… не искали.

— А может, и к лучшему, — продолжала Валя. — Все-таки у бабушки надежда была: может, жив муженек.

— Что ты, — возразила Татьяна Дмитриевна. — Какая надежда, столько лет прошло. Вернулся бы уж отовсюду… хоть из тюрьмы, хоть откуда.

— Мало ли. Мог в плен попасть, за границу уйти. Могла ж бабуля надеяться? Мол, муженек где-нибудь как сыр в масле катается…

Валя бросала слова легко, но Татьяне Дмитриевне показалось чудовищным то, что она говорила. Ее обожгла горькая обида за дедушку, и стало страшно, что на человека, принявшего мученическую смерть, так просто и безмятежно, не думая, возводят напраслину. У нее еще не улегся рассказ о чайнике со взрывчаткой и о разбитых в крошку ребрах, и теперь эту рану освежило обвинение, которое собеседница скорее считала комплиментарным предположением, чем обидой.

— Что ж ты говоришь такое, — произнесла она с дрожью в голосе, чуть не плача. — Какая заграница? Какой сыр в масле? Это в плену-то? Дедушка герой, мне парень рассказывал, а ты его дезертиром каким-то…

Вдвойне было обидно, потому что Татьяна Дмитриевна числила Валю в подругах, знала, что та к ней прекрасно относится, помогала не раз — и, тем не менее, озвучивает какой-то бессмысленный, порочащий поток сознания. А что выдумают посторонние люди или недруги? Невольно явилась мысль, что зря нашли дедушку — не помнили про него, и ладно. Зато не марали доброе имя. Но эту мысль Татьяна Дмитриевна отогнала, попутно разгневавшись на себя за то, что пошла на поводу у пустого мнения.

— Почему дезертир? — не поняла Валя. — Каждый спасался как мог.

— Да вот же: кто-то шкуру спасал, а кто-то жизнь отдавал!

Валя принялась юлить, заглаживая вину за легкомысленные слова:

— Ладно, ладно. — Она искренне не понимала, где допустила бестактность. — Герой — ну, герой так герой. Орден пускай дадут.

Татьяна Дмитриевна повесила трубку и сидела пригорюнившись. Ее ча╜сто уязвляло, что приходилось стыдиться сына, иногда — дочери, но теперь, когда в семье проявился воин, которым можно гордиться, оказалось, что любую доблесть можно вывернуть и изгадить. Ей было одиноко, она сознавала, что ее не понимают… никого не понимают, но до других ей не было дела, а за себя было унизительно. Она сидела долго, и ей казалось, что руки и ноги налиты свинцом и совершенно нет сил. Ни на что.

Спала она тревожно, ей чудилось, что скрипят половицы, стучит окно и что кто-то невидимо перемещается по комнатам.

На другой день пришел Алексей и привел за руку внучку Настю. Он был трезв, помят, прятал виноватые глаза, и у Татьяны Дмитриевны заныло серд╜це, когда она заметила на его лице опухшие царапины. Настя распахнула бабушкин гардероб в поисках безделушек и тряпочек, а сын отказался от еды, похлебал чаю и негромко спросил:

— Ты картошку уже посадила?

— Нет еще, — ответила Татьяна Дмитриевна со вздохом. — Надо…

— А приготовила?

— Да, перебрала.

— Давай я… посажу.

Татьяна Дмитриевна с жалостью посмотрела на его корявые руки, на ногти, срезанные почти до мяса, и у нее вырвалось:

— Ты как… силы-то есть?

Он кивнул, все не поднимая глаз.

— Давай, давай.

Татьяне Дмитриевне с тоской представилось, как было бы хорошо, если бы Алексей не пил, и что тогда не было бы проблем, и что в трезвом состоянии ее сын — чистое золото.

— Юля-то на работе? — спросила она.

— Угу…

Татьяна Дмитриевна поднялась, отобрала у Насти оренбургский платок, усадила внучку за кухонный стол и вытащила ее любимые краски. Потом отправилась в сарай, окунувшись в терпкий аромат проросшей картошки, который отчего-то больно и непривычно ударил по нервам. Она постояла, стараясь обуздать странное предчувствие, и только успокоившись, вышла к сыну. Алексей сразу взялся за работу, ничего не спрашивая, а Татьяна Дмитриевна, наблюдая его согнутую спину, робко выговорила:

— Ты сейчас… как?

Алексей буркнул бессодержательное:

— Чего там… — и растревожил Татьяну Дмитриевну еще сильнее.

Вздохнув, она вернулась в дом. Убрала с пола вещи, разбросанные внучкой. Молча умилилась трогательным Настиным косичкам. Та болтала ногой, перекашивала плечи и высовывала язычок от старания.

— Выпрямись, Настенька, — рекомендовала Татьяна Дмитриевна.

Настя с неохотой подняла плечо и закрутила кисточкой в банке, соорудив водяную воронку.

— Там дядя стоит, — сообщила она.

— Где? — Татьяна Дмитриевна посмотрела в окно, но на улице было пусто, только прогуливалась соседка с коляской. — Какой дядя?

— Не там. Там.