Кинотеатр повторного фильма

Но тут семя «духовности» прорастает в одной из его учениц Асе Веденеевой в виде любви к учителю-спасателю. Эта ученица, ощущая в себе прорастающее семя «духовности» и желая отблагодарить учителя, приносит ему в дар себя, а также копию картины Боттичелли «Рождение Венеры», икону «духовности». «Фрагмент в искаженных пропорциях», как была определена эта картина старухой, у которой Ася ее купила. Но учитель, уже ослепленный «бездуховностью», отвергает ее бескорыстный дар. Тогда ученица садится в резиновую лодку, выплывает на середину озера и прокалывает лодку огромным старинным гвоздем, на котором раньше висела эта картина. То есть она как бы распинает себя посредством этого гвоздя.

А на берегу дежурит пляжный спасатель, ее бывший одноклассник, которого почему-то зовут Вильгельм Тишин. Мне, кстати, еще в первый раз понравилось, как его зовут, и до сих пор ужасно нравится. Но я не буду рассказывать историю этого Вильгельма, и кто еще был спасен и почему, а кто нет. Если вы не видели этот фильм, обязательно его посмотрите. Его сюжет – это какая-то грандиозная феерическая чушь, но эта чушь, если задуматься, взрывает мозг.

Предрассветные сумерки. За кадром нежная элегическая музыка. Словно чья-то рука перебирает струны невидимой гитары. Дело происходит на берегу лесного озера. Какие-то моторные лодки и катера сушатся под сенью вековых деревьев. На носу одной из них сидит девушка в белом плаще, похожая на ангела, нарисованного Боттичелли. Это Ася Веденеева – Татьяна Друбич. Она закрыла глаза, но она не спит. Только притворяется. Рядом с ней на земле стоит в аляповатой овальной раме уродливейшая копия «Рождения Венеры». Эта Венера – в некотором роде сама Ася. Только «в искаженных пропорциях». На картине висит большой черный зонт.

Этот кадр прекрасен, «как случайная встреча зонтика со швейной машинкой на столе для вскрытия», как писал предтеча французского сюрреализма Лотреамон. Тема швейной машинки, кстати, тоже будет навязчиво проходить через весь фильм, начиная с первых его кадров. В 1980 году я ничего не слыхал про сюрреализм, а Соловьев был, возможно, единственным в России режиссером-сюрреалистом. Тут дело не только во множестве образцовых сюрреалистических кадров. Все герои этого фильма были настолько типически узнаваемыми и одновременно настолько несуразными и ничему не соразмерными, их реакции настолько неожиданно странными и одновременно настолько логичными внутри его отъехавшей реальности, что с непривычки у меня просто перехватывало дыхание.

Мне никогда не хотелось пересматривать этот фильм. То, что я из него запомнил, давно уже не вызывало во мне особого восторга. Я боялся, что буду разочарован, и не хотел портить себе воспоминания от первого впечатления. Но когда до меня дошла печальная новость о смерти режиссера, я решил все-таки попробовать понять, что это было. И – нет, я совсем не разочаровался.

Где-то на переломе между семидесятыми и восьмидесятыми годами в России началось очень странное сюрреалистическое время. Это было время Соловьева. В последних кадрах «Спасателя» группу мальчиков-подростков увозят в армию на какой-то странной барже. Их провожает весь город Белозерск. Играет бравурная музыка. Все поют и танцуют. Над провожающими возвышается Вараксин в шляпе и с кинокамерой. Баржа отплывает все дальше и дальше.

Сейчас эта сцена смотрится абсолютно душераздирающе. Как что-то из Андрея Платонова. Дело в том, что за несколько дней до выхода фильма на экраны Советская армия вошла в Афганистан. Соловьева срочно заставили доснять несколько сцен, чтобы зритель не сделал ложных выводов о том, куда они плывут на своей барже.

Но у меня через сорок лет после выхода фильма не остается сомнений: они плывут именно туда. Соловьев не знал этого, но как-то вовремя почувствовал. Он много чего не знал, но чувствовал. Его сюрреализм несколько раз идеально совпадал со временем, был ему как бы необходим. И тогда он оказывался главным его выразителем. Время говорило через него.

Старая новая нормальность

«Пятая печать». Фильм для пересказа

Когда-то это кино имело для меня огромное значение. Оно было настолько важным, что мне до сих пор кажется – без него я был бы немножко другим. Нет ни одного фильма на свете, содержание которого я так часто и подробно не пересказывал бы разным людям. В те времена, когда я еще легко сходился с людьми, мои новые близкие знакомые почти обязательно слышали от меня про это кино. То есть, переводя на современный язык, фильм «Пятая печать» был частью моей идентичности. Я представлялся другим людям человеком, который видел этот фильм и для которого он имел огромное значение.