Кинотеатр повторного фильма

Появляется профессор в сопровождении блондина-гуманитария. Профессор обращается к узникам. Мы верим, что вы раскаялись в своих ошибках, что вы благонамеренные граждане, которые не хотят ничего плохого. Мы решили отпустить вас по домам. Но перед этим вы должны доказать свою благонамеренность. Перед вами опасный террорист, который убил множество наших людей. Все, что от вас требуется, это два раза ударить его по щекам. Раз и два. После этого вы совершенно свободны. Пожалуйста, приступайте.

В этот момент распятый человек вдруг открывает глаза и смотрит на них.

Плотник подходит к распятому, заносит руку, хрипит: «Господи, помилуй мою душу» – и падает без сознания. Его уносят. Раздается выстрел. Трактирщик бросается на палачей. Его расстреливают на месте. Тогда профессор разочарованно вздыхает и говорит: «Кажется, с ними все ясно. Кончайте с остальными».

Но тут часовщик просит: «Подождите!» Он медленно идет к распятому. Книготорговец пытается его остановить, хватает часовщика за руки, кричит, что это нельзя. Его останавливают двумя ударами револьвера по голове. Распятый снова открывает глаза, и какое-то время они с часовщиком смотрят друг на друга. Потом глаза распятого закрываются, голова падает на плечо, часовщик дает ему две пощечины и, обнимая его тело обеими руками, медленно съезжает вдоль него вниз.

Когда он выйдет на уличный свет, то сначала не будет понимать, где находится. Охранник у ворот прикрикнет на него, чтобы он бежал быстрее, если не хочет обратно. И тут он побежит по пустым утренним улицам, по булыжной мостовой уютно-красивого старого города. В этот момент начнется бомбежка. И вокруг, сбоку, впереди, сзади, за спиной начнут рушиться и осыпаться здания. Одно, второе, третье. Но он не будет обращать на это внимания. Он будет бежать среди осыпающихся руин и летящих во все стороны булыжников все быстрее и быстрее. В сторону дома, где его ждут двенадцать сирот. Возможно, он успеет.

Оказывается, за сорок с лишним лет, которые прошли с того момента, когда я в первый раз посмотрел «Пятую печать» в Кинотеатре повторного фильма (отчего-то этот фильм показывали исключительно в нем и часто повторяли – как важную мысль, которую нельзя позабыть), я почти ничего не забыл. Разве что музыку. Фильм начинается бойкой и навязчивой механической мелодией, производимой музыкальным шкафом, стоящим в трактире, где встречались герои. Это такая марионеточная музыка. Маленькие шустрые молоточки быстро-быстро стучат по механическим дискам. Этой же музыкой – нет, скорее музычкой – фильм и заканчивается. У нее, вероятно, двойной смысл. Или мы видим театр марионеток, morality tale, где все герои ненастоящие, либо мы сами марионетки, управляемые чьей-то невидимой рукой.

Но в чем мораль этой истории, мне до сих пор непонятно. Что есть вещи, которые человек переступить не может? Но вся человеческая история свидетельствует об обратном. Впрочем, наши герои были воспитаны христианами и в момент критического выбора заглянули в глаза Христу. Может быть, это и погубило их жизни. И спасло души. Если, конечно, мы с вами верим в такую недоказуемую вещь, как бессмертие души.

Зато часовщик переходит даже через эту границу. Но, спасая собственную жизнь, все равно спасает свою душу. Потому что для него есть что-то важнее собственной души. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16: 25). Или все-таки не спасает? И при чем здесь Томацеуш Такатики? Или Дюдю?

Когда-то, в самые застойные годы, когда я был еще подростком, мы в нашей компании много разговаривали про этот фильм. Среди нас тогда часто появлялся один человек. Он был школьным учителем. Учил нескольких знакомых ребят из нашей компании. А потом ушел из школы и стал настоящим диссидентом. Он делал много чего антисоветского и сильно рисковал. Он знал, что в какой-то момент окажется в тюрьме и, в общем-то, стремился в тюрьму. Он говорил, что в наше время порядочный человек не может находиться нигде, кроме тюрьмы. И еще он говорил, что фотограф из «Пятой печати», который всех сдал нацистам, поступил совершенно правильно. Потому что он спас их души. А нет ничего важнее, чем спасать человеческие души.

Когда его наконец арестовали, мы все были ужасно напуганы, что он теперь немедленно начнет спасать наши души, как тот фотограф. То есть попросту станет называть наши имена гражданину следователю. К счастью, мы зря опасались. Он не назвал ни одного имени, зато сделал все возможное, чтобы его самого посадили на как можно дольше. Он получил семь лет, а потом в лагере ему добавили еще пять за то, что он отказался выходить на общие работы до тех пор, пока ему не вернут отобранную Библию. Последние годы до освобождения он сидел в одиночной камере и отказывался писать Горбачеву просьбу о помиловании, как ему предлагали. Он вышел одним из последних. Он был человеком, достойным всякого восхищения, но, когда я вспоминаю его оценку поступка фотографа, меня до сих пор пробирает дрожь.