Хроники преисподней

По дороге почудилось князю, что за спиной его шмыгнула какая-то тень. Князь оглянулся на ходу, но в слабом свете ущербной луны ничего не увидел. Князь был человек верующий, а, следственно, не суеверный. В привидения он не верил, а посему уверенно продолжал свой путь.

Добравшись, наконец, до центро-сортира, князь встал над надлежащей дыркой, расстегнул брюки и собрался с чистой совестью сделать то дело, которое равно предписала природа и аристократам и последним уголовникам.

Внезапно за спиной его раздался какой-то шорох. Князь захотел было повернуть голову, но не успел – уши его заполнил мерзкий звук протыкаемой плоти.

Он все-таки пытался еще повернуть голову и посмотреть, что это там происходит, за спиной, но не мог: что-то мешало ему. Спустя пару секунд он ощутил, что в груди возникло какое-то странное неудобство. После этого князь почувствовал неприятную слабость в ногах. Он в недоумении опустил взгляд на грудь и увидел, что из нее торчит, тускло поблескивая, кусок длинного и узкого клинка.

– Господа, – хотел сказать князь, – что происходит?

Он хотел добавить еще, что тут какая-то ошибка, но губы не повиновались ему. В груди неожиданно сделалось очень жарко. Князь увидел, что лезвие, словно змея, уползло назад, в его тело. Внезапная ослепительная догадка озарила сознание. Князю, наконец, сделалось все совершенно ясно. Более того, он понял все обо всем, понял даже про жизнь не только свою, но и всего человечества. Но сказать, увы, ничего уже не смог.

Глаза его заволокла тьма и тело, повинуясь легкому дружескому толчку сзади, повалилось в выгребную яму…

* * *

Страшная, позорная гибель князя М-ова не только ужаснула сокамерников, но и нанесла тяжелый удар по соловецкому сообществу художников, литераторов, актеров и музыкантов – он же ХЛАМ. Князь исполнял возрастные роли – начиная от благородных отцов и заканчивая сатирическими портретами зарубежных президентов и иностранных шпионов. Гибель князя поставила под удар планируемую через неделю премьеру, не говоря уже о более далеких перспективах.

– Жаль старика, но незаменимых у нас нет, – с подобающей случаю печалью сказал режиссер Глубоковский и временно ввел на его роль другого артиста, Ивана Калитина, который хорошо знал текст.

Бенефис Калитина закончился не менее печально: после первого же спектакля в новой роли его тоже зарезали под покровом ночи.

После двух подряд убийств взбесилась администрация в лице Васькова. Убивать заключенных без суда и следствия могло только начальство, в крайнем случае – уголовники с санкции того же самого начальства. Смерть, не согласованная с вышестоящими инстанциями, как бы демонстрировала, что не все тут зависит от ОГПУ, а неожиданные свободы прорываются в лагерь хотя бы в таких страшных и нечеловеческих формах.

Васьков вызвал к себе Мишу Парижанина, который отвечал за ХЛАМ перед администрацией. Миша стоял навытяжку перед всемогущим начальником административной части. Дебелое чудовище пронзительно глядело на него из-под тяжелых бровей маленькими, как у лесного кабана, и такими же яростными глазами.

– Кто убил? – спросил Васьков.

Миша развел руками.

– Родион Иванович, откуда же мне…

– Молчать, – сказал Васьков. – Молчать.

Он встал из-за стола и обошел вокруг Егорова. Родион Васьков не был таким уж безумно толстым и не был высоким, но на общем фоне соловецких доходяг казался каким-то сказочным великаном. Возможно, он даже не был таким уж жестоким, однако зная, что начальник административной части в любой момент может отправить человека на тот свет, перед ним трепетали все заключенные – кроме, может быть, политических. Но у тех, как известно, был особый счет, они не боялись даже Ногтева.

– Кто убил, мы найдем, – проговорил Васьков хмуро. – Но театр должен работать.

– Само собой, Родион Иванович, – заговорил Миша, но опять ему не дали закончить. И он, признаться, был этому даже рад, потому что сам еще не понимал, как же будет работать театр без князя.

Васьков сказал, что премьера должна выйти вовремя. Ее ждут не только заключенные, черт бы с ними – премьеры ждет администрация.

– Сделаем все, что возможно, – бодро заявил Егоров.

– Что возможно, и что невозможно, – отчеканил Васьков. Он еще раз обошел вокруг Парижанина и внезапно сказал: – И кстати, хватит с нас каэров. И так слишком много их у вас в труппе. Не театр, а контрреволюция и саботаж.

– Но, Родион Иванович… – Миша не на шутку растерялся. – Кто же будет играть иностранцев, аристократов и прочую нечисть? Уголовники не потянут. Откуда же брать артистов?

– Думайте, заключенный Егоров, на то вам и мозги даны, – отрезал Васьков.

Выйдя от начальника административной части, Миша схватился за голову.

Чего вдруг Васьков, которому столько же дела было до каэров, сколько до американских индейцев, решил отстаивать революционные идеалы, понять было никак нельзя. Даже замначальника по воспитательной части Коган, к которому Васьков всегда прислушивался, ничем помочь театру не смог.

– Взбесился, – жаловался он Мише, – просто взбесился наш орангутан.