Хроники преисподней

– Ну, довольно, – еще более сухо заметил Загорский. – Идемте в дом, утро вечера мудренее. А вас я попрошу держать язык за зубами – теперь это в ваших собственных интересах.

И они пошли к собору, где по удару рельсы уже строились лагерные узники…

Когда их под конвоем вели из лагеря на общие работы, Загорский стал свидетелем удивительной картины. Выстроившись в ряд, с десяток оборванных заключенных хриплыми голосами что-то нестройно орали.

Загорский прислушался и брови его полезли вверх.

– Это есть наш последний и решительный бой… – беспорядочно, задыхаясь, как от астмы хрипели заключенные, а один все время подвизгивал. – С Интернациона-а-алом… воспрянет род людской!

– Это что еще такое? – спросил Нестор Васильевич изумленно.

– Это гимн нашей родной отчизны, так ее и растак, – хитро улыбаясь, отвечал Яшка-Цыган. – Называется «Интернационал». Ты парняга вроде культурный, такие вещи должен знать.

Загорский отвечал, что прекрасно знает, что такое «Интернационал». Но почему его распевают заключенные?

– Воспитательная мера такая, – объяснил безымянный уголовник, он же Пичуга. – Против дисциплины пошли, теперь воспитываются. До вечера так будут петь. Точнее, пока не лягут.

– А если не петь?

– Кончить могут, – отвечал Пичуга. – Без суда и следствия причем, власть-то у нас тут соловецкая. И ладно бы просто кончить – запытают до смерти. Да и смерть сама по себе – тоже дело разное. Бывает смерть такая, а бывает и вонючая. Вот месяц назад взяли трех фраеров, раздели догола и загнали в парашу стоять. Двое ничего, а один задохнулся. То есть не то, чтобы совсем задохнулся, а просто сознание потерял. Упал в го́вны выражением лица и там окончательно копыта и отбросил – во славу Советской власти и лично товарища Рыкова[23].

Однако внимание Загорского уже отвлекла новая экзотическая фигура. По лагерю, не торопясь, шел молодой брюнет, одетый несколько пестро, но с претензией. Голову его венчала фетровая шляпа, тело от ветра защищало теплое черное пальто, шею опутывало шелковое кашне. Слегка подкачали брюки – они были с пузырями на коленях. Зато в руке у лагерного франта вращалась элегантная тросточка.

Модник пересекся взглядом с Загорским, за пару секунд осмотрел его с головы до ног и равнодушно пошел дальше.

– А это кто такой?

– О, это… – по лицу Яшки разлилась блаженная улыбка. – Это Миша Парижанин. Козырный фраер, гужуется при ХЛАМе.

Загорский не совсем понял, о чем речь, пришлось разъяснять. ХЛАМ – так называлось сообщество художников, литераторов, актеров и музыкантов, образованное в Соловецком лагере. Основной его деятельностью были театральные представления.

– Так у вас и театр есть? – удивился Нестор Васильевич.

– Три театра, – с восторгом отвечал Цыган, – три. «Театр Культа» – это администрация. «ХЛАМ» – бытовики, каэры и прочие мелкие фраеры. «Свои» – там блатата, жиганы и урки, как есть все свои.

– И какой же лучше?

Яшка озадаченно переглянулся с Камышом.

– Все лучше, – неожиданно сказал Пичуга, до сего момента молчавший. – «Свои» – это жизнь воровская, малинная, ну, и лагерная, само собой. А которые хламовцы – там жизнь красивая, шикарная, там классика. Ну, и лагерь тоже, конечно.

– И что же, сил хватает после работы представления ставить? – не поверил Нестор Васильевич.

– У кого как, – весело отвечал Цыган. – Особо ценные фраерские кадры вроде режиссеров, драматургов и актеров от работы освобождаются.

– Совсем?

– Совсем. Театр – ихняя работа.

Загорский только головой покачал. Это было поистине удивительно. Из того, что он видел на Соловках выходило, что главной задачей администрации было поскорее отправить на тот свет как можно больше заключенных. С чего вдруг им дался театр?

Братва с охотой объяснила ему, что поначалу театр делался для показухи, для туфты – что вот, мол, не только на тот свет загоняем людей, но и развлекаем их при этом. Идейно, понимаешь ты, развиваются, растут над собой заключенные. Однако дело неожиданно пошло. Театр полюбили и заключенные, и начальство. А поскольку после двенадцати часов работы в лесу или в торфяном болоте репетируется и правда не очень, решили наиболее ценные кадры освободить от производительного труда.

– Любопытно, – кивнул Загорский. – Так где, говорите, живут эти слуги Мельпомены?..

Рабочий день, благодаря выдумке Нестора Васильевича и в этот раз прошел не слишком обременительно. Срезание клейма с дерева и выдача старого куба за новый не вызывала у приемки никаких подозрений. Главное было, чтобы стрелки-охранники под ногами не путались.

– Нам тебя Бог послал, Василий Иваныч, – радовался Яшка-Цыган, привалившись к дереву и блаженно щелкая семечки, которых у него был полный карман – выиграл накануне у какого-то лопуха.

– Бог-то Бог, да и сам будь неплох, – раздумчиво замечал Камыш. – Тут главное – братве не проболтаться. Если все так делать начнут, начальство непременно просечет.

Вечером после ужина, который благодаря заботе шпаны был у Загорского вполне терпимым, к нему осторожно приблизился Куприн.

– Позвольте обратиться, вашество? – елейно проговорил он, косясь, нет ли поблизости Яшки.