Хороший сын

В том, что последним способом поддержать контакт с матерью оказалась одежда, была ирония – нет, не ирония, закономерность. Это была одна из тех вещей, ради которых она, как оказывается, жила: следить за тем, чтобы ее сын и дочь выходили из дома прилично одетыми, защищенными не только от плохой погоды, но и, главное, от соседских пересудов. Ее дети не должны были навлекать на нее позор, и даже не на нее саму, а на ячейку общества, членами которой мы все являлись и за которую она несла ответственность в плане одежды: на семью. Что соседи скажут? – настоящими богами моей матери были соседи. Господь на небе судит человека уже после смерти, и это тоже не самая приятная перспектива, но соседи опаснее: они тоже видят все, но судят при этом сразу же.

Как же она разозлилась, когда я бросил школу, не получив аттестат! И не потому, что беспокоилась за мое будущее; было нарушено ее настоящее – как она поведает об этом внешнему миру, что подумают те, кто в этом внешнем мире живет (а мир этот начинался очень близко, сразу же по ту сторону общей с соседями стены, нет, еще ближе, этот мир засел в ней самой), что они подумают о ней? При этом вмешаться она не могла, власти надо мной у нее никакой не было. Она не могла контролировать свой собственный мир, свою собственную ограниченность, свой собственный страх; никто ей не диктовал, как надо, как же тогда она сама могла диктовать другим? И вот в этих стенах мне пришлось расти. Amor fati[19], нужно хотеть прожить свою жизнь еще раз, и вот это все; я, конечно, читал Ницше и на этих абзацах вдумчиво кивал и думал: да, я бы тоже хотел, я готов, несмотря ни на что, но правда в том, что я ни за что на свете не согласился бы еще раз пройти через все эти страдания, да, это было очень благополучное время, мы должны быть благодарными, но я не могу, я не могу заставить себя почувствовать благодарность и прожить эту жизнь еще раз, еще раз вырасти в этой семье; я хочу родиться в семье с матерью, от которой вкусно пахнет и которая не застывает каждый раз, прежде чем что-либо сделать, – я знаю, как это, я и сам это чувствую, я это унаследовал, ощущение такое, что у тебя под кожей тоненькая прослойка воды, которая чуть что превращается в лед. Тебе с этим не справиться, ты хочешь, чтобы все прекратилось, чтобы время остановилось и кто-то пришел и сказал тебе, что делать дальше, как будет дальше, но так как время застыть не может, застываешь ты сам.

Глава 5

Сколько дождя может выдержать пейзаж? Дворники работают вовсю, холмистый ландшафт уже потерял свою вневременность, мы проезжаем города побольше, промзоны, все насквозь промокло: мокрые трубы на мокрых крышах, мокрые съезды, мокрые заезды, мокрые машины, шорох шин.

Леннокс прокашливается. Я надеюсь, ты понимаешь, что писать об этом нельзя?

О том, о чем мы только что разговаривали? – спрашиваю я. О подключении к чужим мыслям и так далее?

Да, об этом и об остальном тоже, что мы с тобой делаем, о нашей поездке, о Бонзо, о Де Мейстере, о бриллиантах. Лучше об этом не писать.

Но можно, если я перемещу все действие в будущее, думаю я, однако вслух эту мысль не произношу. Лучше я его успокою. Забавно, что ты об этом сказал, говорю я. А знаешь ли ты, что я уже два раза писал о Де Мейстере? Не специально, я даже сам об этом не догадывался. Каждый раз за этим сразу же следовало наказание, как будто сама судьба не могла этого допустить. Так что не беспокойся, в третий раз я даже начинать не буду.

Что, честно? – спрашивает Леннокс. А как именно? Когда это было?

Да, честно. Второй раз вот совсем недавно, буквально на неделе.

Ну-ка, рассказывай.

Позавчера моя издательша сообщила, что мой новый триллер ей не понравился. Ей он показался излишне литературным, и сюжета слишком много. А в той серии, над которой я работаю, этого быть не должно.

Бессюжетный триллер, кивает Леннокс.

А когда я перечитал рукопись, понял, что книга о Де Мейстере и Бонзо. А я сам и не заметил. Как будто слишком расслабился.

А до этого был еще один случай? – спрашивает Леннокс.

Да, отвечаю я, когда я работал над ХДПД – это такой сериал, слышал о нем? «Хорошие друзья – плохие друзья». Я разрабатывал персонажей, их предысторию, где они живут, как одеваются… В какой-то момент я придумал мужского персонажа – богатого холостяка с таинственным прошлым, которое не было известно никому, но в будущем все могло бы открыться…

Звучит знакомо, говорит Леннокс.

Я придумал для него дом, весь интерьер, мебель, прошлое – но им не зашло, мне пришлось его вычеркнуть, а ту сюжетную линию, где он должен был появиться, перекрутили по-новому. Лишь потом до меня доперло, что я натворил: я же просто взял и вписал в сериал Бонзо. Вскоре после этого меня уволили.

А не могло быть так, спрашивает Леннокс, что оба раза это был вынужденный шаг с твоей стороны, потому что ты уже ничего другого не мог придумать – вот и взял то, что с тобой случилось на самом деле?

Да оно само так вышло, говорю я, только потом мне стало понятно, что я сделал.