Хороший сын

Окно этого номера тоже выходит на двор, где тоже, насколько я вижу, не курит робот со стойки регистрации. Уже стемнело, в домах по ту сторону двора в окнах кое-где горит свет, двигаются какие-то тени. Подушку не так легко надуть до конца, физическая форма у меня уже не та. (А когда была «та»? Да никогда.) Я останавливаюсь. Вот и первое упражнение: надуть подушку до конца. В голове слишком много мыслей, чтобы медитировать, но с курсов я помню, что важно не освободить голову – это такой дилетантский подход, – важно давать всем возникающим мыслям проплывать мимо, будто облакам. Мыслей предостаточно. После того что я услышал от Леннокса, их по крайней мере три. Первая – развитие и завершение той мысли, которая мне уже приходила в голову: зачем они так обстоятельно подошли к этому вопросу, сколько человеко-часов и денег стоило следить за мной все это время, почему они меня просто не грохнули? Вторая мысль такая: если они все эти годы шпионили за мной, какой же я, значит, важный человек; самый важный человек на земле! Ну, может, не совсем так, но, наверное, самый важный человек для Конторы. Хотя, конечно, неизвестно, за кем они еще так же тщательно следили и до сих пор следят. Но все равно, я достаточно важная персона, чтобы за мной шпионить. А третья мысль такая: если они все это время за мной следили, значит, я в определенном смысле все это время на них работал, значит, можно было бы мне и денег за это заплатить. В последней мысли отсутствует логика, и буддизма в ней тоже мало. После времени, проведенного в монастыре, я получал обещанные выплаты, но в какой-то момент их платить перестали, решили, наверное, что я и так справлюсь, со своими книжками и сериалом, но потом они же меня и уволили, а сейчас и последнюю книгу зарубили. У них кто-то свой в издательстве или они просто хакнули систему? Нужно будет спросить у Леннокса, по-моему, у меня есть право на ответы, я как-никак опять с ним работаю. И смотрите-ка, не такая уж нелогичная была моя последняя мысль, теперь, когда мы снова сотрудничаем, у меня есть по крайней мере право получать за это деньги.

Я снова подношу клапан подушки ко рту. За окнами домов по ту сторону двора не движется никто и ничего. Что бы люди подумали, если бы увидели меня сейчас? Мужчина лет шестидесяти играет на каком-то круглом инструменте, не издавая при этом ни звука. Я улыбаюсь этой мысли. Я не могу сказать, что чувствую себя как-то неприятно. Наверное, после всего того, что рассказал мне Леннокс, мне следовало возмутиться, но я скорее чувствую себя польщенным. Когда я с легким удивлением начинаю развивать эту мысль, то прихожу к заключению, что, наверное, основной причиной является то, что меня сочли достаточно важным человеком, чтобы за мной следить. То есть вторая мысль – самая существенная, психолог сделал бы из нее вывод, но единственный психолог, которого я знаю, мертв.

Я вдуваю очередную порцию воздуха в подушку и встаю поровнее, расправив плечи, как будто действительно играю на музыкальном инструменте. Но, опустив подушку, осознаю, что это – чувство собственной важности – лишь отвлекающий маневр, чтобы не слишком задумываться об абсурдности, ирреальности всего этого. Может, стоит просто притвориться, что я и так все это знал. Конечно же, разумеется, я все это знал, и вообще, я их просто проверял, сначала с сериалом, а потом с книгой. Эй, пацаны, вы еще здесь, не слишком расслабились? Но я этого не знал. Кому я тут лапшу на уши вешаю?

Наша гостиница находится где-то на краю центра. В город мы въехали ближе к вечеру. Пригород за пригородом, высокие человейники, все повторилось опять, и в конце концов Леннокс припарковался здесь, у этой гостиницы, где я сейчас надуваю подушку. Когда я вводил данные на грудиатуре робота-регистратора, его веки слегка прикрылись, и он сказал: о господин, это так приятно. Ироничные роботы-регистраторы, знающие, о чем ты думал вчера; я притворился, что не услышал, у меня сейчас голова и так перегружена.