Я говорю о холодном сером дне, ближе к вечеру, но Ленноксу об этом не рассказываю. В тот день я стоял за ней, и мы смотрели из окна на здание запасников за детской площадкой, небо было светло-фиолетовым, с черными мокрыми обрывками туч. Узкие, вертикальные окна корпуса архива действительно казались освещенными бойницами; даже если бы студентки и высматривали нас, они бы нас не увидели или почти ничего бы не разглядели; я положил руки ей на бедра, но она была слишком худенькая, только тогда я понял, какой крупной должна была быть Е5. Девушка была ниже ростом, не блондинка, а брюнетка, но волосы тоже короткие, на спине у нее, когда она разделась, стали видны веснушки. Пронзительное желание перед началом близости, оно почти что лучше, чем сам оргазм, а может, действительно лучше. Чужое дыхание, которое практически сразу становится привычным и на удивление теплым – о своем дыхании мы этого не знаем. Мир сжался; у нее были мелкие зубы, узкие руки, которыми она хотела загнать меня еще глубже в себя, еще дальше, мы были двумя маленькими фанатичными грызунами с мелкими зубами и маленькими руками, двумя потеющими грызунами, она с закрытыми глазами; чужая кровать тоже становится привычной и теплой, как и дыхание. О боже, это воспоминание гораздо сильнее, чем все, что рассказал мне Леннокс, словно одно с другим совсем не связано, словно это на самом деле
Что-то случилось, какое-то скопление машин, многие просто стоят, другие их медленно объезжают, Леннокс пытается влиться в этот поток, уже почти темно, загораются огни: стоп-сигналы, аварийки, проблесковые маячки, все искажается и отражается дождем, адская какофония автомобильных гудков.
Тот мужик опять, что ли, руками машет? – перекрикивает шум Леннокс.
Какой мужик?
Тот в голубом костюме, которого мы только что видели в беспилотнике! По-моему, он стоял на обочине и размахивал руками, опять обеими. Но только сейчас у него в глазах паника.
Я оборачиваюсь, но ничего не вижу, кроме всех этих огней.
Да, я его точняк видел, говорит Леннокс. Небось опять приступ беспилотного суицидального наваждения. Он смеется. Ну, значит, ему хотя бы удалось выбраться, не пострадав.
Я опять оборачиваюсь, мы слишком далеко, из-за дождя ничего не видно.
Стоя у окна своего номера, я надуваю подушку для медитаций. Мне вдруг захотелось на ней посидеть, я очутился в новом мире, точнее говоря, мой старый мир оказался не таким, как я думал, с этой мыслью мне еще надо освоиться.