Холоп-ополченец. Часть II

Степка только головой качнул. А она на него:

– Не уберег! Небось, сам-то утек! Не помог!

Степка даже рассердился.

– Сам он мне велел домой скакать, повестить.

– Так и бросил, стало быть – с такой злостью крикнула Марфуша, что Степка испугался даже. Точно и не Марфуша. И не видал он ее такой никогда.

– А, может, не вовсе убили? – вдруг спросила она и так поглядела на Степку, точно молила его, чтоб не убивали Михайлу.

Степка свесил голову.

– Сказывай же! – крикнула Марфуша и с силой тряхнула его за плечо.

– Да не, – пробормотал Степка, – вернулся я, глядел. Помер он.

– Помер! – крикнула Марфуша, точно тут лишь поняла, что убитый он. И не успел Степка руки протянуть, как она со всего роста рухнула прямо в снег.

Степка совсем перепугался. Ну что ему с ней делать? Лежит, белая, точно Михайла, и руки тоже раскинула. На снегу прямо. И платок свалился. Схватил он ее, поднял и потащил во двор. Навстречу, как назло, тетушка попалась. Спрашивает:

– Чего это с ей? Тащи к матери.

Степка перекинул Марфушу через плечо и поволок вверх по лестнице в светелку.

Домна Терентьевна, как увидела его, обрадовалась.

– Степушка! – крикнула. – Вернулся, светик мой! А это что ж? Марфуша! – заголосила она вдруг, увидев дочь. – Что с ней?

– Да занедужила, видно, матушка, – сказал Степка, складывая Марфушу на лавку.

– Ахти, господи, царица небесная! – запричитала Домна Терентьевна. – Да с чего это с ей? Сглазил, видно, кто. С уголька спрыснуть надо. Бежи скорей за Аксюшкой! Пущай воды несет да уголек.

Степка рад был убежать. Он кубарем скатился с лестницы и помчался в людскую избу.

– Аксинья! – крикнул он. – Бежи живо в светлицу. Марфуше худо. Мамынька кличет.

А сам побежал в чулан, где он спал, бросился на лавку, уткнул голову в изголовье и заревел, как когда малым мальчишкой был. Только тут он по-настоящему понял, что для Марфуши был Михайла. А Марфушу он больше всех любил.

Домна Терентьевна между тем и с уголька Марфушу спрыснула, и маслицем из лампадки лоб ей помазала.

Полная светлица набралась баб и девок. Марфушу все любили. И каждая свой совет давала, что с ней делать.

Стряпуха Лукерья вызвалась сбегать за ведущей бабкою, что неподалеку жила.

Домна Терентьевна схватилась за то и упрашивала Лукерью тотчас бежать. Лукерья побежала отпрашиваться у Татьяны Семеновны, a та первым делом спросила, где Степка, допросили ль его, где он Марфу нашел и чего ей сказывал.

Про это никому и в голову не пришло. Стали искать Степку и нашли наконец в чулане. Он крепко спал, уткнувшись в изголовье. С трудом его разбудили и привели к Татьяне Семеновне. Она строго спросила его, откуда он взялся, где нашел Марфу и о чем с ней говорил. Со сна он не мог придумать, как ему увильнуть от тетушкиных допросов, и сказал ей коротко, как все было.

– Вот оно что! – злорадно вскричала Татьяна Семеновна. Говорила я, что молельщица-то наша с холопом слюбилась. То-то, смиренница! Доведу я ужо Козьме Минычу. Сказывала я, набрал нищих полон дом, а они на его голову еще сором наведут.

– Тетушка! – вскричал Степка. – Не сказывай дяденьке. Может, то так, с чего-нибудь занедужила Марфуша.

Пока Домна Терентьевна возилась с Марфушей, по всему дому пошли разговоры о том, что сказала Татьяна Семеновна.

К ужину пришел Козьма Миныч, и Татьяна Семеновна сейчас же сообщила ему с торжеством, как осрамила себя и всех их Марфуша.

Козьма Миныч сердито сказал жене, чтоб не приставала к Марфе, – все одно помер теперь Михайла, и делу конец. Поплачет да и утешится, как за иного кого отдадут. Оно и лучше, по крайности не будут оба приставать, чтоб сосватали их.

– С холопом! – гневно вскричала Татьяна Семеновна.

– Ну, он пять лет ополченцем был. Не простой холоп, – сказал Козьма Миныч. Да что о том толковать, коли все одно помер. Не замай ты ее, Татьяна. И с чего невзлюбила ты Марфу? Смирная такая девка.

Татьяна Семеновна не решилась сказать мужу, что невзлюбила она ее именно за то, что Козьма Миныч так ее отличал, а у ней самой дочки не было. Были две, да в младенчестве померли. В те поры не сильно она и убивалась, благо сын растет. А Козьма Миныч и сына-то не больно жаловал. А уж, кажется, такого сына поискать – хозяйственный, до дома заботливый, к родителям покорный. А он, вишь, по важным делам Степку-озорника посылал, к князю его назначил. Что бы Нефёда. Он бы, может, до больших достатков при князе дослужился.

К ужину Марфуша не сошла, а Козьма Миныч даже не спросил ни о чем. Зато Степку-озорника все время расспрашивал, как они ездили. Про Кухтина особливо. Спрашивал, как же мог он в Кинешму гонца послать. И кому бы он доверился? А сыну старшему, – надумал Степка: наутро, как трапезовали они, не было его. А с вечера был. В ту пору невдомек им было, как Козьма Миныч Михайле наказывал…

– Слыхал я, сказывал ты, – оборвал его Козьма Миныч. Видно, не хотелось ему, чтоб еще раз объяснял про то Степка.

И стал опять расспрашивать, что казаки меж собой говорили и что умышляли на ополченье.