Холоп-ополченец. Часть II

С Биркиным пробовал Козьма Миныч говорить, – от Ляпунова ведь тот посланный был, он бы первей всех должен помочь. А он ничем-ничего, только плечами пожимал и ухмылялся. Где, мол, им, посадским, такое дело осилить, коли сам Ляпунов, Прокопий Петрович, не осилил. Биркин тот и раньше подолгу в Нижнем живал. У него тут родня была. Не любил его Козьма Миныч. Неправильный человек был, хоть и дошлый, то так. Всюду пролезет – и к боярам, и к воеводе. А на посадских и не глядел. Особенно Сухорукова невзлюбил – за то верно, что его в Нижнем очень почитали. На последних выборах Биркин все старался ему вред сделать. Говорил, что прижимист больно. Не только работным людям, родне, и той от него житья де не было. Ну, посадские на то не посмотрели. Хорошо они Козьму Миныча знали – с почетом выбрали. С той поры Биркин еще пуще на Козьму Миныча взъелся. Только и глядел, к чему бы прицепиться. Козьма Миныч хорошо про то знал. Оттого ему еще труднее было наладить дело. И все одно за другое цеплялось. Кабы Пожарский кликнул клич, за ним бы нижегородцы пошли, не спрашивая. А Пожарский тоже отказывался, покуда казны нет и ополченье не собрано.

Голова кругом шла от этих мыслей у Козьмы Миныча. Но бодрости он не терял. Верил, что такое великое дело не может не устроиться. Весь русский народ хочет свою родину и стольный свой город спасти. Надо только придумать как. И он думал день и ночь. Чтобы Татьяна Семеновна не мешала ему своими глупыми разговорами, он перешел из их общей горницы спать в летнюю горницу, где он был один. До поздней ночи теплилась там лампадка, а Козьма Миныч из угла в угол шагал и все думал, как ему то великое дело поднять.

А в доме между тем жизнь попрежнему шла. Не все даже догадывались, что хозяин одну думу на уме держит, а про торговлю и про хозяйство меньше думает. Когда приказчики к нему с докладами приходили, он их выслушивал и распоряженья давал, хоть, может, и поменьше немного во все вникал, чем раньше. И Михайлу часто вызывал и опять начинал про казаков и про ополченье расспрашивать. И Нефёду в земскую избу порученья давал. Только когда Татьяна Семеновна со своими глупостями к нему приставала, он ее прочь отсылал.

Очень она обижалась, что хозяин вовсе о ней и думать забыл, словно она не мужняя жена, а вдовица горькая. Но Козьма Миныч на то и вниманья не обращал. «Нет, так дальше нельзя, думал Козьма Миныч. – Надо как бы ни было начинать дело. А то время идет, а у них все ни с места».

Козьма Миныч решил запереться на целый день у себя в горнице, никого к себе не пускать, даже к трапезам не выходить, все как следует обдумать и больше уж не медлить, сразу приниматься за дело, – будь, что будет.

Но Козьма Миныч не привычен был просто сидеть и думать. Как назло, в голову лезли разные неотложные дела, про которые он позабыл. Вот про бычка так и позабыл, а дело спешное. Он выглянул в сени. Там в углу копошилась с чем-то девка Аксюшка.

– Аксюшка! – позвал он.

Девка испугалась: строгий ведь хозяин, – наверно, что-нибудь попортила она. Но хозяин только велел позвать к нему Наума. Наум тоже смутился. Только что хозяин наказывал ни за каким делом к нему не соваться, а тут сам зовет. Верно, сердит сильно. Но первые же слова Козьмы Миныча успокоили его.

– Наум, – заговорил тот. – Намедни, как мы с Нефёдом от князя ехали, в ближней деревне у Марьиной рощи мужик меня один остановил. Карпом, кажись, звать.

Наум кивнул.

– Набивался бычка продать. Сказывал – думал до зимы прокормить, да не осилит. Кормов де нет, да и озимое сеять нечем: зерно приели. Вовсе задешево отдает. Купить бы да до холодов продержать большую выгоду можно взять. Ты пройди туда нынче же. Коли стоящий, сразу и бери. Ну, ведомо, поторгуйся, скажи для божьего, мол, дела торгуем, чтоб не дорожился. А мы и впрямь на ополченье продать можем. Надобно ж будет.

Наум понимающе кивнул.

– Пошли ко мне Назара! – крикнул вслед Науму Козьма Миныч.

– Назар, – строго заговорил Козьма Миныч, когда тот несмело вошел в горницу. – Все-то вас носом ткнуть надобно. Сами ни о чем не подумаете. Ладно, что сюда я перешел, так мне в окно видно. Наказывал я тебе на огороде тын починить?

– Я починил, Козьма Миныч.

– Вижу, что починил, а нет той догадки, чтоб сруб у колодца исправить. Гляди.

Он подвел приказчика к окну. Через невысокий со стороны двора тын виден был вырытый среди огорода колодец. В обращенной к дому стороне сруба верхнего бревна не было, оно валялось поодаль, и второе на половину сгнило.

– Вот как ввалится туда поросенок, тогда спохватишься… Так, что ли? А кому я велел за домом глядеть и все починки во-время делать? А?

– Виноват, Козьма Миныч. Недоглядел. Как ты наказывал тын починить, так я мекал, что все по огороду сам ты доглядел. Вот и не стал я…

Козьма Миныч, говоривший до сих пор спокойно, хоть и с укором, вдруг рассердился:

– Вот вы и всегда так! У вас завсегда хозяин виноват остается. Ты гляди, Назар, коли зевать по сторонам будешь да с девками время проводить. Думаешь – не вижу? Не погляжу, что бороду отрастил, спущу портки да и всыплю горячих.