Холоп-ополченец. Часть II

А какая перед ним была площадь! Немного лишь меньше московской перед Кремлем. И тоже Кремль рядом. Московский, конечно, побольше, но зато речонка-то какая там у Кремля – глядеть не на что. А в Нижнем под Кремлем две реки сразу видно и какие реки! – первые по всей Руси. Ока в Волгу вливается. А с другой стороны воевода себе палаты вывел. Бояре тоже один перед другим хором понастроили. Украшался Нижний. А сколько народу набралось всю площадь запрудили. На кремлевской стене мальчишки, что воробьи, уселись. И смоляне целым косяком сгрудились, не уходят. Тоже послушать им любопытно Сухорукова.

И вдруг словно свалка какая-то началась. Смоляне на кого-то вскинулись. На кого это? То посадский с Нижнего базара ехал. Не пропустили его. Да и где проехать: вся площадь народом, что бочка сельдями, набита, ступить некуда, не то что в телеге проехать. С левой стороны на площади, точно как в соборе, сплошь бабы. Впереди боярыни с дочками разряженные. А за ними посадские женки. А старосты на самых ступенях стали, чтобы получше слышно было. Иль, может, защищать думали Сухорукова, коли не по нраву он кому придется. И стрельцов Алябьев вывел. Перед его палатами как на смотру стали, и с пищалями. И меньшие люди не расходились. Мужики, бабы все щели забили. Чуют, что то не лучших людей лишь дело, а всего народа русского.

«Весь город собрался, – подумал Козьма Миныч, окинув взглядом площадь. И как я говорить стану? Боязно. Начинать надо, а то расходиться станут. Вон у бабы мальчонка заревел, смерз, она с ним тискается, – видно, уйти хочет, а не пробраться.

«У нас-то, в Нижнем, тихо покуда, пришли все в собор, стоят себе на площади, словно праздник какой, нарядные, болтают меж собой, ни о чем не думают. Уж и позабыли, видно, что им Савва читал. Не про них, вот им и ни к чему. А что в Москве-то теперь и по иным городам, где ляхи побывали, о том и думки нет! Как бы это мне так сказать, чтобы всем помочь захотелось?

С таким народом много можно сделать, коли он охотой пойдет».

Козьма Миныч вышел на край паперти и заговорил. Точно сам с собой говорил, только что громко. И как только первые слова сказал, так сразу весь страх прошел. Голос у него полный, чистый, на всей площади слышно.

Он стал рассказывать, что ему Михайла говорил и что сам он знал. Никогда еще ему самому так ясно не представлялось, как мучили ляхи москвичей. Ведь подумать только! Жили себе люди тихо, мирно, никому зла не делали, вот как нижегородцы у себя. И вдруг налетели на них ляхи, словно волки голодные, рвут их, терзают, из домов гонят, достатки все разбирают. Вы вот стоите тут, и бабы ваши с вами, и ребятишки, а захотите – домой пойдете. Там у вас и тепло, и обед сытный готов. А они? Тоже ведь и бабы у них, и ребята есть просят. А их из домов гонят, у баб из рук ребят малых рвут, саблями секут.

– А мужики что ж? – крикнул кто-то. – Аль так и глядят?

– У мужиков, – сказал Козьма Миныч, – ляхи давно не то что пищали да сабли, дубинки и то поотобрали. Вступиться нечем. С голыми руками кидаются на бесовых ляхов, а те их саблями рубят. И из домов все тащат, к себе в Кремль волокут. Слышите вы? К себе в Кремль! Наш московский Кремль, первая наша святыня, не наш уж теперь, там ляхи засели! Во дворцах ратники стоят, что получше – забирают, наших полонянок заставляют служить им, обеды на них варить, сапоги грязные обтирать.

– Дьяволы! Бесово отродье! – кричали из толпы. – И как им бог терпит! За грехи наши, видно! Гневается на нас господь!

– То-то, гневается! – подхватил Козьма Миныч. – А за наши грехи Москва отвечает. Ляхов напустил нее бог. Жгут Москву нашу. Уж почти всю пожгли. Китай-город весь погорел. И Белый город тоже. А жители, кого перебить не поспели, бегут во все стороны. Кто мог лошадь с телегой вывести – на телегах; кто не поспел – пешком, куда глаза глядят. Многие выскочили в чем были, как дома загорелись, бабы ребятишек голых к себе жмут, только бы от ляхов проклятых убежать. И некому им помочь. Один Пожарский князь со своей дружиной пробовал с ляхами биться. Да один что же может сделать? Вконец нашу Москву разорили и пожгли. Чуете вы это, православные?

Где-то всхлипывать начали. Толпу все больше захватывал рассказ Козьмы Миныча.

– Бродят теперь москвитяне по дорогам, – продолжал он. – Не знают, где головы приклонить. Рады, что живые ушли и детей унесли. А на них, откуда ни возьмись, те же ляхи налетают, отбирают, что вынести поспели, а коли добром не дают, снова саблями рубят, из пищалей стреляют. Сколько их по дорогам полегло. И похоронить некому, – волки да вороны кости растащут! Ведь то братья наши, православные!

– Господи, спаси! – кричали голоса. – Неужто неотпетые, не похороненные поверх земли валяются! Этак и души свои погубят! Бесы проклятые! Нет на них погибели! Перебить их всех мало!

– И вы думаете, может, – продолжал Козьма Миныч, – что одна лишь Москва гибнет, а иные города целы?