Холоп-ополченец. Часть II

– Прости, Христа ради, Козьма Миныч! Нечистый попутал!

– Ладно, иди.

Целый день Козьма Миныч то принимался обдумывать, как быть с ополченьем, то вспоминал вновь про разные хозяйские дела и спешно налаживал их. Перед вечером постучал к нему Наум и сказал, что в Марьиной роще он побывал. Бычок не продан еще. Карп хочет за него три целковых.

– На мой глаз, – сказал Наум, – в нем ноне уж пудов двадцать будет. А коли подкормить его – к зиме пудов пятнадцать чистого мяса будет, да еще шкура, да требуха. Карп-то просит, чтоб шкуру ему, ну да это зря. Кружку поднесу – отступится. Так покупать, что ли, Козьма Миныч? Пригнал он. В хлеву у нас стоит. Заутра приковать надо будет.

– Покупай, – сказал Козьма Миныч.

Да, вот, – подумалось ему, когда Наум ушел, – из-за одного бычка сколько разговоров, а ведь раньше-то какие гурты он в Москву гонял, какую выгоду получал! Раньше! Много раньше! А последний-то раз? И ему вспомнилось, как последний раз он посылал в Москву большой гурт с Наумом и работными людьми для охраны, а ляхи проклятые весь скот угнали. Такая злоба в нем поднялась на ляхов чортовых, – своими бы руками их передушил. Ну, какая тут торговля может быть, покуда их не выгнали. И у всех так, не у него одного. По всей Руси торговля стала. Да и не одним торговым людям разоренье, а и всем. Бедствует народ. И ляхи, и бродяги по всей земле рыщут, что волки, никому покоя нет. А Москва? Об ней и подумать страшно. Ему представился Китай-город. Его прежняя лавка, торговые ряды, дом Патрикея Назарыча. Теперь там – Михайла рассказывал – пепелище. Сколько людей погорело, сколько ребят малых перебито! Да что же это, господи?

Козьму Миныча даже обида на бога забрала. Ведь вот у попов один сказ: молись только богу, он всегда поможет. А чего ж сейчас не помогает? «Нагрешили де много, осерчал сильно бог». Люди, чай, всегда грешили, на то и люди. Да зато они ноне и бедовали-то как! Кажется, никогда такого времени на Руси не было. Тут-то бы и помочь. Ведь вот при татарах, сказывают, святой Сергий сильно помогал. Чего ж ноне не помогает? Ляхи, чай, почище татар. Те лишь ясак брали, а ляхи бесовы в разор разоряют. Как бы тут не пожалеть, не помочь – тому же Сергию… Козьма Миныч особенно большим молельщиком никогда не был. Даже в церковь не каждое воскресенье ходил, а лишь по большим праздникам. Но в бога он верил, как и все люди тогда. Он был человек умный, и все-таки, как и все тогдашние люди, представлял себе, что бог, окруженный своими святыми, сидит на небе и глаз не спускает с людей, следит за каждым их шагом и, кто ему угодит, тому он помогает. Поэтому без молитвы ни за какое дело браться нельзя. А уж за такое, как Москву от ляхов очистить и родину спасти, тем более. Он и сам о том молился. Но сейчас его разобрала сильная злость на бога и на всех его святых, особенно на этого Сергия, который будто как раз Руси помогал. Ну чего ж, когда так, не помогает? Нет, видно, не мимо сказано: на бога надейся, а сам не плошай.

И вдруг у Козьмы Миныча мелькнула та мысль, до которой он никак додуматься не мог, пока сидел у себя в горнище. Он до сих пор все со старостами советовался, как привык, когда городские дела решал. А это ведь дело не городское, а всенародное. Вот и надо ему не со старостами говорить да их уговаривать, а прямо со всем народом. Он вспомнил, что завтра как раз протоиерей Савва после обедни собирался читать грамоту Троицкого монастыря. Такие грамоты монастырский келарь Авраамий Палицын по всем городам рассылал. Народу много соберется послушать, вот он после Саввы и поговорит.

Козьма Миныч читал в земской избе ту грамоту, и она ему не по душе пришлась. Авраамий призывал все города посылать ратников под Москву в помощь казакам. А Козьма Миныч не совсем доверял казакам и считал, что надо не просто ратников им в помощь посылать, а собирать особое ополчение, и чтоб князь Пожарский сам вел его под Москву очищать ее от ляхов. Казакам под начало никак не ставиться, а лишь сговориться с ними, чтоб одни другим помогали.

VI

Надумав это, Козьма Миныч лег спать, а наутро, потрапезовав, сразу пошел в земскую избу. Надо было все-таки сказать другим старостам, что он хочет говорить с народом.

Все старосты Сухорукова почитали и перечить ему не стали, они решили пойти тоже к собору – послушать, что он такое говорить станет.

Когда Савва кончил и народ повалил из собора, Козьма Миныч взошел на паперть и предлагал проходящим мимо не расходиться сразу. Он хочет поговорить с народом. Старосты тоже останавливали выходящих из собора и просили послушать, что Сухорукий будет говорить. Одним из последних вместе с протоиереем вышел Иван Иванович Биркин и остановился, услышав, что староста Сухорукий собирается говорить.

Козьма Миныч все стоял на паперти, ждал, пока все выйдут и немного поутихнут разговоры. Весь он был захвачен мыслью, как он будет говорить с народом.