Хочу быть как ты

Дождик дождался, когда мы закончим работу, и тотчас прекратился, и выглянуло солнце. Переодевшись, я решил больше никогда в этой жизни не расслабляться и маханул по берегу приличную дистанцию – возможно, и все десять километров на этот раз. Пять туда и пять обратно. Туда – бегом, а обратно, увы, пешком, потому что, добежав до третьего ущелья, я наткнулся там на двух жутко волосатых мужиков. Волосатых не в том смысле, что они обросли шерстью, как дикий человек Евстихеева, и не в том смысле, в каком эпатировал общественность местный байкер за стойкой у скво на почте-телеграфе в Пицунде, а просто волосатых, то есть парней с длинным хайром, и я с ними разговорился, выяснилось, что у них тут лагерь… Ну как я мог не пойти с ними в их лагерь и не дринкануть всё того же красненького под разговоры о том, что христианство в смысле любви уже не канает в современном мире, и только системщики несут в мир истинную любовь, с каковым тезисом я всецело согласился, высказав всяческие свои симпатии к Системе, предъявив свою жидкую бородёнку в качестве доказательства. При этом в глубине лагеря я вдруг заметил двух совершенно обнажённых герлиц, ловивших последние лучи солнца, тут же сказав себе, что умру под пытками, а не выдам Вите, что здесь таковые водятся. Они же в качестве доказательства своего тезиса предъявили бородатого и хайрастого чувака в тельняшке и в шузах 49-го размера, который в тот момент был занят тем, что маслом на холсте рисовал картину! И это был не морской пейзаж с дохлыми чайками, как можно было ожидать, а чёрный лес, на который сыпался снег из сумрачного неба, и такой же точно бородатый и хайрастый чувак в тельняшке, очевидное alter ego самого автора, с распустившимся на груди красным кровавым цветком, падал в снег, крича: «Живи, Сергеич!». Сам Сергеич, в бакенбардах, в цилиндре, с дуэльным пистолетом в руке, в полном недоумении стоял позади упавшего в снег чувака в тельняшке, явно не понимая, откуда тот выпал и что вообще происходит – ровно как и я нонче утром, когда завхоз-кастелянша одарила меня холодными макаронами с котлетой, совершенно мною не заслуженными. Я не скрыл своего восторга – и сюжетом, и исполнением – и посоветовал чуваку в тельняшке в следующий раз нарисовать картину про то, как чувак в тельняшке бьёт по морде наркодилера, который принёс Высоцкому шприц с героином, и с криком: «Живи, Семёныч!» вкалывает героин себе в изгиб локтя. Чувак помрачнел, сказал, что «это не наш метод», и убрёл куда-то, а его соратники тоже как-то начали на меня нехорошо посматривать. Я ощутил себя левым и решил за лучшее скипнуть из этих кущ. Звать меня заглядывать на огонёк не стали.

Возвращаясь в лагерь пешком, я боялся не Гариков, которые потащат меня жрать винище, и не Эдуарда, который опять будет маячить у меня под носом. Даже сальный Витя был мне глубоко безразличен. Я опасался единственно Зинаиды Максимовны, которая, едва меня увидев, бросится меня кормить, поскольку на ужин я безбожно опоздал. Но от Зинаиды Максимовны и её всепобеждающей любви я был на этот вечер спасён волшебной силою искусства. В столовой установили цветной телевизор, и весь личный состав лагеря сидел там и пялился в экран. Давали какой-то сериал из дореволюционных времён. У присутствующих дам – всех трёх – глаза были мокры и туманны. Насчёт мужиков не скажу – не присматривался. Гарики тоже присутствовали в толпе телезрителей. Толстый Гарик, завидя меня, показал мне рукой вопросительный жест, состоящий из торчащих вперёд большого пальца и мизинца. Я помотал головой и тихо ушёл в свою комнату – пора было садиться за французский. Взяв в руку учебник, я тихо повалился на матрас и отключился.

* * *

И настало утро.

Яркие лучи солнца облизали моё лицо, как большой глупый зверь ласковым горячим языком, и я вскочил, полный сил и уверенности в том, что теперь у меня точно всё получится. Только не надо раскисать и поддаваться на соблазны – как я вчера в конце концов и поступил.

Учебник французского языка сиротливо валялся на полу. Я подобрал его и заметил, что свет в комнате выключен. А я-то ведь уснул давеча при свете! Кто бы это мог быть? Неужели Зинаида Максимовна? Или Эдуард пришёл давать мне урок французского языка и проявил деликатность? Я отогнал от себя эту мысль и помчался к морю, прихватив с собой зубную щётку. Умывальник в лагере мои Гарики наладили, и можно было бы умыться как белый человек, но супруга вколотила в меня ещё одну привычку. Во всякую нашу с ней совместную поездку на море она приучала меня чистить зубы морской водой – это якобы шло на пользу зубной эмали. И я её заветам неукоснительно следовал. Тем более не мог я им не следовать сейчас – когда всякая мысль о ней опрокидывала меня в ностальгические пучины воспоминаний о нашем счастливом совместном бытии, которое в настоящем времени покрылось трещинами и грозило вот-вот обрушиться нам под ноги.