Хочу быть как ты

Мысль о супруге подсказала душе потребовать от организма подвига, и я, скинув трусы и взяв в руку мыло, которое прятал под пирсом, полез в воду, откуда с визгом выскочил, едва забежав по пояс. Визг мой чуть не до смерти перепугал голого мужика в очках, стоявшего на пирсе.

– Зачем же так орать? – удивился он.

– Так вода холодная!

– А вы думали, она какая должна быть в начале апреля?

У мужика были мокрые волосы – похоже, тоже купался. И ведь не орал, как я. А то я проснулся бы раньше. Рядом с ним стоймя стоял огромный рюкзак.

– Вы что, только приехали? – полюбопытствовал я.

– Никуда я не приехал, – мужик как будто обиделся моему вопросу. – Я иду.

– Куда?

– Спросите лучше, откуда.

– Откуда? – я не отставал.

– Из Батуми. И к наступлению осенних заморозков дойду до Одессы! Вот увидите!

– Зачем? – механически спросил я.

Мужик посмотрел на меня с жалостью, как на ту горьковскую гагару, которой недоступно. Он натянул шорты, обулся, взвалил на плечи рюкзак, в руки взял посох и продолжил свой путь вдоль береговой линии в сторону города Одессы – то есть сначала Пицунды, а потом уже всё остальное.

Слава имеющим цель в этой жизни!

Ибо их есть царствие небесное.

И береговая линия.

На завтрак я успел вовремя. Девушка Даша опять на меня ни разу не взглянула, опекаемая каким-то очередным ухажёром из строителей. Значит, всё ушло, всё умчалося. Можно считать, что и не было ничего. Милая, а не ты ли мне свет давеча в комнате выключала? Поскольку, бормоча эту фразу, я как раз жевал макароны с котлетой, у меня произнеслось: «вышлюхчала». Прочь, прочь, сказал я себе. В этом лагере уже есть персонаж, напяливший на себя маску «Мистер Пошлость». Где он, кстати?

Витя со спермотоксикозом на лице сидел за дальним столом, жевал котлету и пялился исподтишка на Дашу. Вид его был угрюм. У моего любимого шефа был коричневый пудель по кличке Джим, который приходил в неистовство при виде любой сучки, от болонки до кавказской овчарки, а когда его оттаскивали, принимался в отместку трахать колено хозяина. Эти полные драматизма сцены имели место на базе производственной партии под Батуми – ровно там, откуда начал свой поход мой утренний знакомец. Наш сугубо мужской коллектив наблюдал эту динамику с сочувствием. «Джим!» – говорил добрейший младший научный сотрудник Анатолий Васильевич. Пёс на секунду отвлекался от своего занятия и поворачивал морду в сторону Анатолия Васильевича. «У тебя тоже жим-жим?» – спрашивал учёный муж. Пёс, отвернувшись, продолжал.

Анатолий Васильевич был одним из двух выездных сотрудников нашей кафедры, не считая самого завкафедрой, почётного профессора двух десятков иностранных академий. Другой был парторг. Беспартийный же Анатолий Васильевич стал выездным совсем недавно, а точнее, в прошлом году – как уникальный специалист. В загранплавании он, в компании ещё двоих учёных, заранее сговорившись с ними самым предательским образом, вышел на берег в Афинах. Там эта троица коллаборационистов купила мороженое и билеты на сеанс в порнографический кинотеатр. Ровно на столько им хватило выданной под роспись валюты. В кинотеатре посмотрели фильм и вернулись на борт.

Сразу после загранплавания Анатолия Васильевича перебросили в Мурманск, где он присоединился к нам, бороздившим просторы Баренцева моря к тому времени уже месяца два. С приездом Анатолия Васильевич каждый вечер на судне стало происходить одно и то же мероприятие. В нашу каюту набивались мужики – человек пятнадцать, не занятых на вахте, все выпивали по стаканчику спирта, и кто-то говорил: «Ну, давай, Василич!».

Дальше Анатолий Васильевич, изобразив на физиономии крайнюю степень омерзения, пересказывал нам фильм – от начала и до конца. С каждым разом его рассказ расцвечивался всё новыми подробностями; если сперва герои и героини были безымянными, то со временем Василич припомнил их имена, всех, вплоть до комического садовника, подсматривавшего за происходившем из своей сараюшки; наибольший же ажиотаж среди полярников вызывало, когда наш мэнээс вспоминал о наличии у той или иной героини родинки – с точной локацией на теле, разумеется. Мои вахты, как у молодого, были «собачьи» – с полуночи до четырёх и с полудня до шестнадцати, так что я успевал дослушать Анатолия Васильевича до конца, и поспать, и увидеть соответственный сон, и потом мне было не так одиноко посреди моря, в полном одиночестве, под незаходящим полярным солнцем.

Эх, Витюша, сколько ты в своей жизни пропустил!