Хамелеонша

– Вашему возвращению многие обрадуются. Королева несколько раз о вас справлялась, вот эти цветы от неё, а лилии от лорда Авена, дальний букет от фрейлин и меня. А это от вашего брата, – она подала небольшой набросок: девушка плетёт косички сидящему на бортике колодца водяному. – Он у вас внимательный, правда? И скромный: сказал, что вы будете рады этой «дрянной мазне». А по-моему, у него очень мило вышло. Хотела бы я иметь такого брата… То есть я, разумеется, не имею в виду, что Годфрик не такой, – спохватилась она, очевидно вспомнив значение выражения «государственная измена». – Лучшего брата, чем Его Величество, и пожелать невозможно.

Искренности в её последнем заявлении было не больше, чем усилий Людо в рисунке Артура, но меня это не касалось. Интересно, зачем я понадобилась королеве? Цветы и вообще знаки заботы не в её стиле, если это не кубок с отравленным вином.

– Когда брат навещал меня?

– Сегодня утром, дважды вчера и днём раньше, – зарделась Бланка. – Он сперва не хотел оставлять вас здесь, но мы с Дитой сумели убедить, что у нас вам будет лучше.

Из всей болтовни я уловила лишь одно:

– Днём раньше? А сколько я проспала?

– Почти двое суток.

Я, хмурясь, обдумывала услышанное.

– А где спали вы? – Взгляд упал на тюфяк на полу.

– Не волнуйтесь, это для Диты. Я ночевала на другой половине постели.

Меня не обмануло показное равнодушие. Уступить половину огромной кровати – поистине великодушный жест для девушки, не знающей, что такое тесниться вдесятером на вонючей клопастой подстилке на постоялом дворе, хозяин которого только что пытался облапать твой зад. Если бы не её дядя, я бы тоже не знала.

Я заглянула под одеяло и обнаружила из одежды только сорочку.

– Кто меня раздел?

– Мы с Дитой. И мы же сменяли друг друга на дежурстве подле вас. Вот, кстати, ваш наряд. Мы выстирали и высушили. Вернее, не мы, конечно, а служанки в прачечной.

Последняя капля шмякнулась с особым звоном. Не люблю быть кому-то обязанной. Особенно кому-то, кого собираюсь стереть в ближайшее время с лица земли вместе с родовым замком, всеми родственниками и ручным кроликом в придачу.

Зверёк, к слову, забрался Бланке на колени и блаженно жмурился, ластясь к пальцам хозяйки, бездумно треплющим уши и щекочущим подбородок.

– Спасибо, – пробормотала я сквозь зубы.

Её Высочество открыла рот для скромного самоотверженного ответа, но тут вернулась Дита, переключив моё внимание. В руках у неё был поднос с глубокой глиняной плошкой, ломтями нежнейшей ветчины, парой-тройкой фламишей[49] с подпалённой корочкой и огромной жёлтой, будто вылепленной из воска, грушей. От бульона поднимался пар, рисуя в воздухе узоры.

Ела я жадно, сюрпая и захлёбываясь крепкой горячей жижей, щедро приправленной петрушкой, и нимало не заботилась, как это выглядит со стороны. Только активно помогала себе фламишами, которые составила стопкой, переложив ветчиной, и ими же вылавливала из бульона полузатонувшие островки гренок.

Когда дело дошло до десерта, в желудке уже разлилось сытое тепло, поэтому завершала трапезу степенно, тщательно разрезая грушу на исходящие ароматным соком дольки. Кролик следил за моими действиями так напряжённо, будто от ровности нарезки зависела его маленькая жизнь.

– Как его зовут?

– Кого? Ах, его… Финик.

Я приподняла брови и сочувственно протянула ему дольку. Меньше всего эта гигантская пушинка походила на тёмный сморщенный фрукт. Зверёк схватил угощение и принялся наворачивать за обе щеки с неожиданной алчностью, издавая низкие утробные звуки, так что Бланке пришлось ссадить его с колен, чтобы не запачкаться соком. Неужели я только что выглядела точно так же?

– Дита, ты забыла про напиток. Принеси леди Лорелее тёплого молока, – распорядилась принцесса голоском, даже забавным в своей претензии на повелительность.

В поручении угадывался предлог, чтобы избавится от компаньонки. Догадка подтвердилась, когда после ухода Диты Бланка придвинулась и, перебирая руками подол, робко улыбнулась:

– Наверное, мы могли бы стать подругами?

Наверное… в другой жизни. Где я не была бы отравлена ненавистью ко всем, кто носит фамилию Скальгерд, включая эту одинокую девушку с тихим голосом и мягким застенчивым взглядом. Мы бы сидели с ней, как сейчас, в этой самой башне, точной копии башни её дяди, вышивали, сплетничали и подкармливали Финика. У моих ног возился бы одно-двухгодовалый карапуз с тёмными кудряшками и чёрными бунтарскими глазами, а рука поглаживала живот, в котором зреет его братик или сестричка. И самой большой моей трагедией был бы кривой стежок и капризы сына, отказывающегося есть кашу. А потом я вспомнила, что в этой другой жизни малыш стал бы рыжеволосым, а сама я – женой Годфрика, смиряющейся с тем, что он обращается со мной, как с грязью, забавляется с пажами и пожирает глазами моего брата. И всего на один-единственный миг порадовалась, что всё сложилось так, как сложилось.

– Вы слишком добры, Ваше Высочество.