Хамелеонша

– Десять плетей всем участникам, когда лекарь признает их достаточно исцелившимися от ран.

– Восемь, – отрезал Годфрик.

– Да будет так, Ваше Величество, – неохотно уступил тот.

– Кроме моего брата, – подсказала я.

– Всем, миледи.

– Всем?! Но ведь только что было доказано, что он лишь оборонялся вследствие подлости остальных!

– Это вы называете обороной?

Лорд обвёл узловатой рукой кривящихся от боли оруженосцев.

– Так вы собираетесь наказать моего брата за то, что остальные на него напали? Или за то, что Людо не дал себя побить? – задыхаясь от бешенства, произнесла я.

В запасах моей сдержанности обнажилось дно. Я чувствовала, что вот-вот всё испорчу, но ничего не могла с собой поделать. Под тонким слоем ярости скрывалась беспомощность и давний детский страх, вызванный первым знакомством с настоящей болью, болью близкого человека, переживаемой, как своя, хотя с тех пор я узнала, что существуют наказания куда страшнее двадцати розог от старого учителя-пьянчуги, и в умелых руках палача плеть сдирает плоть до кости, а взрослые сильные мужчины плачут и зовут маму после пятого удара под злобные насмешки и улюлюканье толпы. Здесь всё зависит от разновидности плети, силы и умения исполнителя, а ещё того, будет ли притушен его энтузиазм подмазкой от родственников осуждённого. Последняя радость светит разве что состоятельным аристократам, а в их случае дело редко доходит до унизительной телесной кары.

Поскольку все оруженосцы являлись отпрысками родовитых семейств, едва ли они когда-нибудь сталкивались с настоящими наказаниями или знали проблемы посерьёзнее того, какой породы коня прикупить или чем выделиться, чтобы заслужить одобрение короля. На изменившихся лицах читалось подтверждение этим мыслям. Паж беззвучно плакал, тряся худыми плечами.

– Лора, уймись, – хрипло велел Людо. – Раз сказали, пусть так и будет.

– Нет. Это несправедливо, я требую отмены наказания для брата. Или порите нас обоих.

– Требуете? – приподнял брови юстициарий, и в глазах зажёгся опасный огонёк раздумий над моим последним предложением.

– Леди Лорелея хочет сказать «замены», – вмешался Бодуэн.

Я раскрыла рот для возражений, но Тесий предупреждающе сжал мой локоть. А иначе даже Бодуэн не сумел бы исправить последствия моей горячности. Наверное, сказалось дикое перенапряжение и усталость, потому что мне стоило огромных усилий удерживать привычную маску. Прежде чем я успела понять, как это произошло, Бодуэн уже убедил юстициария в целесообразности замены плетей для Людо на трёхдневную отсидку в тёмной с последующим переводом в обычную темницу ещё на четыре дня. То ли в дело вступила игра света и тени, то ли моё держащееся на ниточке понимание происходящего, только мне почудилось, что брат даже обрадовался тому, что его на трое суток запрут подальше ото всех в преисподней кромешной темноты, где каждое мгновение тянется, как год. Нет, конечно, он обрадовался не этому, а отмене плетей…

– Итак, после осмотра лекаря и при отсутствии возражений с его стороны, порка состоится через неделю, – объявил юстициарий и саркастично добавил: – Вы приглашены как зритель, миледи.

– Ни за что не пропущу этого зрелища, милорд. Благодарю вас и Его Величество за справедливое решение.

Я присела в глубоком поклоне, и на том импровизированное ночное судилище завершилось. Ещё двое вызванных стражников помогли отвести оруженосцев, а некоторых и отнести в замок, где их уже ждал разбуженный лекарь со своими снадобьями, а всё тот же Дункан повёл Людо в темницу. Мы оба по молчаливому договору взглядов воздержались от сцен прощания перед зрителями. Я только по губам прочла беззвучное «подожди меня».

И это он велит мне ждать и воздерживаться от необдуманных поступков?!

Площадка перед кузней опустела, оставив меня в одиночестве. Спохватившись, я заозиралась в поисках Тесия – осадок от собственных слов неприятно жёг – но увидела только его спину вдалеке. Во время того эпизода в самом начале, попытайся он мне помешать, я бы действительно ударила, не задумываясь и без малейших угрызений совести. Неприятное свойство угрызений состоит в том, что они проявляются после, когда сделанного уже не воротишь. И мне они, нынешние, были в новинку, поскольку я давно зареклась испытывать эти чувства по отношению к чужакам. А чужак ли Тесий до сих пор? Да, в каком-то смысле…    А в каком-то нет. Впервые мне было не всё равно, что подумает обо мне посторонний человек, и гадко на душе от того, что он подумает плохое. Догнать, сказать, что я, что мне… нет, не сейчас, может быть, завтра…

Наверное, я попросту струсила, но убеждала себя, что ему необходимо остыть, а мне – обдумать всё на свежую голову.

Я прикусила губу и внезапно обнаружила, что покинула кузню не последней. Бодуэн заложил руки за спину и вопросительно наклонил голову, словно приглашал что-то сказать.