Кентерберийские рассказы

Но где здесь зерно, а где шелуха? Наверное, было бы очень наивно свести всю историю к выводу о том, что нужно смотреть в оба и держать язык за зубами. Скорее всего, так думают лишь петух и лис. Возможно ли, как полагают критики, что заявление Капеллана о том, что рассказ больше, чем «только басня / про петуха, про курицу, про лиса», — еще одна шутка среди многих в тексте, полном шуточных отсылок к другим рассказам книги?1751 Веселая игра нюансами и множество комических несуразностей повествования об ученых курах мешают дать твердый ответ на этот вопрос. Сам автор дает много ответов, бросая дразнящие нас намеки. Все они в силу басенного ироикомического характера истории серьезны и комически абсурдны в одно и то же время. В подобной многозначности нам видится замечательная победа Чосера-художника.

ВОСЬМОЙ ФРАГМЕНТ

Восьмой фрагмент, как и шестой, тоже иногда называют «плавающим», поскольку в некоторых манускриптах он оказался между рассказами Франклина и Врача. Но в наиболее надежных рукописях он помещен ближе к концу книги после «Рассказа Монастырского Капеллана». Большинство ученых признают такое расположение фрагмента в книге единственно верным. Это, как будто бы, подтверждает и содержащееся в тексте рассказа упоминание Боутон-андер-Блийн, местечка, расположенного всего в нескольких милях от Кентербери, хотя, как известно, все географические ссылки в книге на маршрут паломничества не очень надежны.

В восьмой фрагмент вошли две истории — «Рассказ Второй Монахини» и «Рассказ Слуги Каноника». Долгое время считалось, что оба эти рассказа были написаны раньше, а потом в последнюю минуту Чосер включил их в книгу, и они случайно оказались рядом. Однако сейчас критики пересмотрели подобную точку зрения, обнаружив важную смысловую связь между историями. Больше того. По мнению такого авторитетного исследователя, как Дональд Хауэрд, эти рассказы, равно как и включенный в девятый фрагмент «Рассказ Эконома», возвращаясь к уже знакомым темам и открывая новые перспективы, постепенно готовят читателей к финалу книги.1752

Вторая Монахиня, как и Монастырский Капеллан, лишь упомянута в Общем Прологе, где сказано, что у Аббатисы была «черница для услуг». И все. В сюжетных интерлюдиях она, в отличие от Капеллана, не появляется вовсе, оставаясь самым «безликим» из всех рассказчиков. Единственно, что можно о ней сказать, так это то, что религиозное содержание ее истории соответствует ее духовному званию.

Судя по всему, текст «Рассказа Второй Монахини» в том или ином его варианте был сочинен раньше, поскольку Чосер упомянул свое уже якобы написанное «Житие святой Цецилии» в прологе к «Легенде о славных женщинах». Возможно, поначалу поэт хотел отдать историю какому-то другому персонажу. На это как будто бы указывают строки, где рассказчик называет себя «недостойным сыном Евы» (unworthy sone of Eve). Однако текстологи обратили внимание на то, что это выражение восходит к антифону известного католического гимна в честь Богородицы «Радуйся, Царица» (Salve Regina): «Радуйся, Царица, Мать милосердия, наша отрада и наша надежда, радуйся! К Тебе мы взываем, изгнанные из рая сыны Евы».1753 В этом смысле «сынами Евы» могли быть как мужчины, так и женщины, и потому авторство «черницы для услуг» вполне возможно.

История Второй Монахини написана в жанре жития святых, которому предшествуют три пролога — строфы о праздности, «пестуньи всех грехов», обращение к Деве Марии и «объяснение» имени Цецилии. Как в прологах, так и в самом рассказе Чосер пользуется королевской строфой, что сразу же настраивает читателей на серьезный лад. Ученые XX в. пришли к единодушному выводу о том, что по своему художественному уровню «Рассказ Второй Монахини» — самое лучшее житие на среднеанглийском языке.

Первый пролог, содержащий строфы о праздности, восходит к французскому переводу жития святой Цецилии, которое в свою очередь было заимствовано из латинского агиографического сборника под названием «Золотая Легенда», принадлежащего перу Иакова Ворачинского, архиепископа Генуи (XIII в.). Такого рода вступления были традиционны в житийном жанре, авторами которого, как правило, являлись монахи. Соответственно, подобное вступление хорошо сочетается с характером «черницы для услуг». Главное же в том, что в этих строфах возникают важные для всей истории в целом темы и образы. Это прежде всего противостоящее праздности «рвенье» (bisynesse), активное, деятельное начало, присущее характеру героини. Недаром же в дальнейшем Монахиня уподобит Цецилию Лии, жене библейского патриарха Иакова, которую средневековые экзегеты считали воплощением активной жизни (vita activa), в противовес его второй жене Рахили, олицетворяющей созерцание (vita contemplativa). Здесь же появляется и венок «из дивных роз и лилий», также традиционный для житийной литературы образ, где розы символизируют алую кровь мученика, а лилии — чистоту девственности.