Калека, Дева, Старец и Дитя

— Да, я что-то такое припоминаю. — Он взглянул на своё отражение. — Ты всегда идеализировала меня, это восхищало и бесило одновременно. Когда ты смотрела на меня с обожанием, я готов был на всё пойти ради тебя, никто больше не смотрел на меня так. Но, в то же время, никто и не унижал меня так часто, как ты. Только тебе это сходило с рук, кстати. Я ни с кем больше не церемонился и никому ничего не доказывал, а просто убивал любого за один только намёк на мою «женственность», так что даже «мужественные» Калеки склонились предо мной. Они признали меня не просто одним из них, а своим лидером, но ты… ты ведь никогда не признаешь даже кое-что более очевидное. Даже после того, как я взял тебя в доступном лишь мужчине смысле, ты не признаешь, нет. — Он посмотрел на меня так, будто это я провинилась перед ним, а не наоборот. — Проклятье, я никак не думал, что после того, что я наговорил тебе, ты лишь укрепишься в мысли, что я «лучшая из вас». А время и вино только усугубили твоё состояние, очевидно.

Слова «усугубить состояние» от него прозвучали подобно шутке.

— Моя несчастная, верная, прекрасная пара… Никто из этих ласковых женщин не смог утешить тебя. Никто не оказывал тебе того почёта, который ты заслуживаешь. В этом «великом», «вечном» мире тебя ждало бы лишь забвение, одиночество и смерть, — сказал он так, будто сам по себе не являлся олицетворением забвения, одиночества и смерти. — Не бойся, Ива. Я мог измениться как угодно внешне, но не по отношению к тебе. Всю жестокость, на которую я был способен, ты уже увидела, я не обижу тебя больше. Я здесь, я рядом, и мы связаны теперь ещё крепче, чем прежде. Я помогу тебе.

Само то, как он это произнёс, подразумевало, что эта «помощь» понравится мне так же, как и насилие. Что она насилие подразумевает.

— В каком-то смысле, я даже рад такой твоей реакции, — рассудил Калека, и это стало ещё более очевидным, когда он разделся полностью. Он был рад, это точно. — Раз ты не узнала меня, значит, я достиг желаемого результата. И ты тоже. Я стал отшельником, каким всегда хотел стать, а ты — плачущей госпожой, как и мечтала. Мы оба получили то, к чему стремились, и оба выжили. — Он медленно выпрямился, расправил плечи, словно предлагая себя. — Ну как тебе? Хотя волосы и не самая нужная тебе часть моего тела, так уж и быть, я их отращу.

Волосы… Волосы?! Он что, всерьёз решил, что меня беспокоит именно это? Несмотря на то, что он сказал, внешность — меньшее, что изменилось в Чили, даже при том, что передо мной стоял совершенно другой человек.

Мужчина.

— А теперь, если мы во всём разобрались, ты можешь исправиться и встретить меня, как положено.

Я исправилась. Я набросилась на него более свирепо, чем мифь до этого. Вокруг дрожали тени, зеркало отражало рыжие блики огней, создавая ту самую незабываемую атмосферу потери, отчаянья и стыда: когда Чили уходила, тоже была ночь, и её лицо освещал догорающий костёр. В прошлый раз я могла лишь жалобно звать её и плакать…

В этот раз тоже.

Техники, оружие, твёрдое намерение покалечить его так, как он якобы давно мечтал… результат моей борьбы оказался тем же, что и результат побега. Калека прижал меня к полу, обездвиживая. Наконечник стрелы, звякнув, отлетел в угол, а тот ущерб, который я могла причинить ногтями и зубами, для мужчины был равен страсти, желанию к нему прикоснуться. Он просунул руку мне между ног, сжимая, словно заявляя права… или только намекая на то, что скоро заявит.

— Обойдёмся без игрушек, Ива. В следующий раз — сколько угодно. Если тебя возбудит вид моей крови? Ради тебя я готов проливать её в любых количествах. — Я ударила его по лицу, но он только зажмурился. — Ты зла, я знаю. Я поступил с тобой жестоко, но я уже достаточно наказан, поверь. Даже ненавидя, ты не сможешь причинить мне большую боль, чем причинила разлука с тобой. Прекрати сопротивляться, ты ведь тосковала по мне не меньше. Вот так… Так я достаточно близко?

Он проник в меня медленно, но настойчиво, не позволяя вырваться. Я закричала, выгибаясь дугой.

— Вытащи! Мне больно!

— Тише, Ива, не бойся. — Он не двигался, подавляя меня, заставляя его принять. — Не думай об этом, сейчас это ничего не значит.

Но для меня это значило всё. Возможно, боль закаляет иных отшельников, но хрупких Дев — уничтожает, сводит с ума, особенно такая, особенно от Калеки. Я чувствовала, что умираю. Я готова была признать, что угодно, если бы это заставило его прекратить.

— Чили, мне больно! — Я упёрлась руками в его живот, пытаясь оттолкнуть. — Не трогай меня! Отпусти, пожалуйста!

— Я буду осторожным. Даже более нежным, чем раньше, клянусь.

— Там, внутри, очень больно…

— Посмотри на меня. — Он обхватил мой подбородок, когда я не подчинилась. — Больно лишь потому, что ты сопротивляешься. Зачем? Это было неизбежно ещё с того самого раза, как мы впервые увидели друг друга. Ты моя единая. Не отвергай меня. Только не так.