Как жаль, что так поздно, Париж!

Они вышли на Петровку и повернули к метро «Площадь Революции». Вадим с отчаянием чувствовал, что разговор не клеится, говорить как будто не о чем. Сейчас она уедет, и он не знает, чем ее удержать.

– Я видел в Париже Саню Королёва, помнишь его?

– Он бывает у нас, когда приезжает в Москву. Как он там?

Санька бывает у них! А он не знал. Столько раз видел его за эти годы и не знал.

– Он там помогает расследовать судьбу какого-то героя Сопротивления. Попросил меня разыскать одного человека, передать ему письмо.

Вадим зачем-то вытащил из кармана конверт и показал его Майе: «СССР, Самарин Андрей Дмитриевич, год рождения 1896-й», – прочитала Майя.

– Ну и что? Ты нашел этого человека?

– Нет еще.

Был час пик. Толпа подхватила их и увлекла в метро. Стоя на ступеньке эскалатора и глядя в ее лицо снизу вверх, он вдруг сказал: «Я тебя люблю». Она смотрела молча, и непонятно было, что выражал ее взгляд.

– Помнишь, песня была: с этим что-то делать надо, надо что-то предпринять, – пошутил он, но вышло вымученно.

Они уже стояли на платформе, и вагоны двигались мимо них, замедляя ход. Майя отошла от вагонов и встала, прислонившись к бронзовой скульптуре пограничника Карацупы и его собаки Ингуса.

– Вадим! – сказала она. – Из этого опять ничего не может выйти: зачем было начинать?

Но глаза ее, показалось ему, сияли ярче обыкновенного, когда она это говорила.

Потянулись дни, в суете своей похожие один на другой, скоро июль, а Вадим так и не собрался выполнить просьбу Саньки Короля. То есть кое-что он уже узнал. В адресном столе ему дали справку, что «в 1958 году Самарин А. Д. выписан из г. Москвы в г. Николаев». Надо было послать запрос в Николаев – вот этого он еще не сделал. В августе попросил отпуск за свой счет, не поднимая головы, сидел над рукописью. Думал: неужели Майя снова скажет, зачем ты написал эту книгу? От этой мысли становилось жарко, он выходил на балкон, курил, возвращался к столу, брал наугад несколько страниц, перечитывал.

Куда легче было бы писать повесть или роман, считал он. У публицистики жесткие законы. Прежде всего жесткий закон факта. Выдумать, как говорили Ильф и Петров, можно и посмешнее. Но тот же Ильф писал: ни у кого не украдено, а в то же время не свое. Вот что мучит. Мучит форма, сопротивление слов. Хочется, чтобы было «свое».

Комнаты накалялись от солнца, Вадим открывал окно, устраивал сквозняк, ветер шевелил листы рукописи…

В середине месяца решил, что надо куда-нибудь уехать, проветриться. Жена жила на даче.

«А что, если я съезжу в Николаев? Я там никогда не был, поживу в гостинице дня два, встречусь с этим Самариным А. Д. А то неудобно перед Санькой, так долго тяну с его просьбой».

Он позвонил в редакцию, попросил знакомых ребят, чтобы в Николаеве через собкоров устроили гостиницу, и два дня спустя уже сходил по трапу в Николаевском аэропорту.

На другой день выяснилось, что приехал зря. «Самарин А. Д. в г. Николаеве не проживает».

– Как же так, вот мне в Москве выдали эту справку. Видите: «выписан в г. Николаев».

– Ну и что же, – резонно заметила женщина в окошке, – там выписался, а здесь не прописался. Раздумал.

Круг замкнулся. Не объявлять же всесоюзный розыск. Может быть, человека уже и в живых нет. Было досадно: зачем тащился сюда, только время терял!

Выйдя из помещения горсправки, несколько секунд привыкал к ослепительному солнцу. Вчера, когда прилетел, город показался унылым, серое небо низко висело над домами…

Всякий раз, попадая в новый город, Вадим непременно посещал два места: базар и кладбище. Так он поступил и на этот раз.

– Как проехать на кладбище? – спросил он какого-то частника, сидевшего за рулем «москвича».

– Могу подвезти.

На кладбище было прохладно, не то что в городе. Столетние липы и дубы разрослись так, что почти закрывал и небо, только кое-где пробивалось солнце. Кричали вороны. Вадим бесцельно шел по дорожкам. Издали заметил двух женщин, сидящих за оградой старинного, видимо, какого-то фамильного склепа. Хотел подойти поближе, разглядеть, но одна из старух обернулась и посмотрела осуждающе. Он отошел.

«Москвич» все еще стоял у кладбищенских ворот.

– Ну теперь куда? – с готовностью спросил частник.

После тихого и сумрачного кладбища базар оглушил солнцем, красками, гомоном голосов…

На другой день Вадим улетел в Москву.

5

В Педагогическом институте, где Майя преподает испанский язык, устраивали вечер поэзии. Она решила не ходить, думала ехать в Ленинград, «разбираться» с Андреем, как просила мама. Но Костя остановил ее.

– Не надо. Без нас он лучше во всем разберется.

Майя вовсе так не считала, терзалась беспокойством, но ослушаться Костю не посмела. Позвонила Андрею по телефону, не из дома – из автомата на Центральном телеграфе, целую пятерку прозвонила, но так ничего толком и не добилась. «Что ты собираешься делать?» – кричала она. Он отвечал несуразное: «Ты не беспокойся, я еще не придумал…»

С телеграфа поехала к Вике. Той, как всегда, дома не было, но у Майи был ключ, она открыла квартиру и села на свою любимое место – в старую качалку.