Как жаль, что так поздно, Париж!

– Ты, как всегда, спутала разные понятия, – холодно ответил Костя. – С человеком уходит то, что он знал и никому не передал. Это закон. А если передал, тебе, например, твой долг сохранить и передать дальше.

Вот так всегда. Сначала он обозлит ее своей холодной логикой, а в результате все-таки окажется прав.

Да, у нее есть долг перед тетей Верой. Эти зимние вечера над Андрюшиной кроваткой, их разговоры, ее необычайные рассказы и редкое умение умиротворить, успокоить, так мудро все рассудив в ней, Майе…

До войны тетя Вера работала старшим корректором в одном из московских издательств. Книги по корректуре, словари, вообще все, что было тети Вериной жизнью, они еще вчера перевезли к Гале. В комнате остались разные мелочи, но и они были памятны Майе. Костяная щеточка из розовой замши для полировки ногтей. Сломанный веер с наполовину выцветшими райскими птицами. Кубики с ерами и ятями, которые когда-то подарили самой тете Вере, потом с ними играл Костя, а потом Андрей… Все это Майя, беззвучно плача, сложила в плетеную корзину для белья.

Галя достала из сумки скатерть, три рюмки, три вилки и даже три салфетки. Молодец, Галя, все предусмотрела: в этой комнате нельзя было сесть за голый стол, который при жизни тети Веры всегда так тщательно сервировался.

Молча разлили водку, молча, не чокаясь, выпили.

– Надо было все-таки привезти Андрея из пионерского лагеря, пусть бы тоже сидел здесь, – сказала Майя.

– Да ладно, – печально отозвался Костя, – насидится еще в таких ситуациях.

И все они подумали об одном и том же.

Еще раз разлили водку, еще раз выпили, не чокаясь.

– Какая все же глупость была ничего не предпринять с этой комнатой, за здорово живешь подарить ее государству. Удивительно непрактично.

Майя сжалась. Сейчас Костя начнет ругаться с сестрой, он не терпит этих ее практических рассуждений. Но он промолчал.

Обратно ехали на метро. Сначала вместе, потом Галя вышла, у нее была пересадка на «Площади Свердлова», а Майя с Костей поехали дальше, до «Кировской». Жаркий июльский ветер взметал над бульваром строительный мусор. Вокруг все что-то строили, ломали. Пыль оседала на лицах, скрипела на зубах.

Дома Майя прежде всего заперлась в ванной и с наслаждением встала под душ. Слезы мешались с водой; вот где можно было плакать, не таясь, о том, что еще одного человека, так хорошо понимавшего ее, нет на земле.

2

Сонный дождь и окно без огня,
Долгий путь по размытому следу.
Напиши, что ты помнишь меня,
Напиши, что ты любишь меня,
Что тоскуешь и ждешь – я приеду.

Листок с этими старыми, так и недописанными стихами валялся в столе вперемешку с какими-то полузабытыми телеграммами, записками, железнодорожными и театральными билетами…

– Самое ценное в нашем доме, знаешь что? – смеясь, внушал Костя Андрею, когда тот был еще совсем маленьким.

– Что? (Он говорил «сто».)

– Мамин архив.

Теперь она открывает этот ящик все реже и реже. Некогда живая жизнь постепенно в самом деле превратилась в архив: черновики уже не нужны, стихи эти никогда не будут дописаны. И вот эта телеграмма – от кого она и по какому поводу отправлена? «Кусаем рельсы тоске несбывшихся надежд…» До чего они все любили когда-то посылать такие смешные телеграммы, вообще смеяться, дурачиться. Как все это сочеталось с грозным и скудным временем, в котором жили?

Тетя Вера умерла накануне десятилетия их с Костей свадьбы. Сегодня, когда пили водку после похорон, Майя хотела сказать об этом, но не решилась. Наверно, это прозвучало бы неуместно. Ведь ни Костя, ни Галя об этом не вспомнили. Вот и сейчас Костя ушел, когда она была в ванной, ничего не сказал, непонятно, когда вернется.

Майя искала письмо, которое тетя Вера написала ей в больницу, когда Майя болела желтухой. Из инфекционного барака ничего нельзя было уносить с собой – ни книг, ни записок, но это письмо Майя сохранила и тайком вынесла.

Много лет назад она впервые услышала о тете Вере от своей мамы, Ольги Николаевны, подружившейся в эвакуации с сестрой тети Веры Надеждой Порфирьевной – матерью Гали и Кости.

– Если со мной что-нибудь случится, дайте знать моей сестре Вере, она заберет детей, – сказала Надежда Порфирьевна Майиной матери, и та, взволнованная, зачем-то передала этот разговор дочери, хотя Майя была так мала, что ничего не могла понять, только спросила: «А что случится?»

С Костей Майя училась в одном классе, пока школу не разделили на мужскую и женскую. Двумя классами старше – в шестом – училась Костина сестра Галя. Их отец погиб под Москвой в ополчении в первые месяцы войны.

Весной сорок четвертого года Надежда Порфирьевна умерла от скоротечной чахотки. Майя помнит, как Костя, маленький, вихрастый, спотыкаясь, шел за гробом, и это воспоминание – через столько лет! – заставляет Майю плакать.