Как жаль, что так поздно, Париж!

Отправить двоих детей через всю страну к тете Вере оказалось делом совсем нелегким. Ничего бы и не вышло, если бы летом того же года не вернулся с фронта отец Майи Василий Федорович, «смывший кровью» то, за что его арестовали перед войной.

Майя помнит, как он идет вдоль арыка и потом неловко перепрыгивает через него – мешает раненая нога. Она почему-то знает, что это ее отец, хотя они не виделись очень давно – целых семь лет. В тридцать седьмом году шестилетнюю Майю, больную, желтую от хинина – болела малярией – мать на руках увезла из Ленинграда в ссылку сначала в Караганду, оттуда на Украину к каким-то дальним родственникам, потом в эвакуацию, в Киргизию.

…Через арык в том месте, где босиком в теплой пыли стоит Майя и греются хозяйские куры, перепрыгивает высокий седой человек, про которого Майя почему-то знает, что это – ее отец. А он не знает, спрашивает:

– Девочка, где тут живут…

– Это я, – говорит Майя испуганно, – я, Майя Юренич.

Он-то и отправил Костю и Галю в Москву, к тете Вере. Майя плохо помнит, как все это происходило, как они уезжали. С тех пор как вернулся отец, она видела только его, поглощенная новым для нее ощущением устойчивости мира.

Неужели, думает она иногда, Андрей вот так же воспринимает Костю? Почему-то трудно в это поверить. Что же изменилось? Иная дистанция возраста? Или, может быть, то была дистанция опыта? Несоизмеримая с нынешней?

Она знает, как трудно жил ее отец, но не знает, был ли он счастлив. Она не успела его об этом спросить.

– Да он бы и не ответил тебе, пожалуй, – сказала как-то Ольга Николаевна. – Что значит, счастливо ли жил? Это детский вопрос. Он жил достойно, что бы там ни было, а это совсем немало.

Майя легла щекой на холодную поверхность стола. Хорош же Костя! Хоть бы записочку оставил. В такой день.

Она не заметила, как уснула, а когда проснулась, увидела, что в соседней комнате горит свет. Вернулся. Она открыла дверь. За столом сидели Андрей и Костя. В синей вазе, которую он ей когда-то подарил, стояли розы.

– Мама! – закричал Андрей. – Папа приехал за мной, потому что – десятилетие!

Майя заплакала и села к столу, уткнув лицо в ладони.

3

Проходит еще десять лет, и многое меняется в мире, а многое остается неизменным.

Майя и Костя уже не живут в Потаповском переулке в большой и старой коммунальной квартире, где у них было две комнаты, а в угловой, очень узкой, жила мрачная, всегда недовольная всеми старуха Федосовна. Больше всего на свете она беспокоилась о том, как из ее узкой двери вынесут гроб, когда она умрет. «Да чего тебя выносить, – сказала ей как-то в сердцах другая коммунальная старуха, – ты и так-то живешь, точно в гробу».

Федосовна замахала на нее руками, зашипела и шипела, кажется, еще целую неделю. «Вот так у нас раньше примуса шипели», – не унималась соседка.

Всего этого на свете больше нет. Дом снесли, на его месте магазин и пивной бар, на новом московском жаргоне именуемый стекляшкой.

Многое истлевает в мире, а многое остается нетленным. Нетленны воспоминания.

Майя помнит, как Костя вез ее с Андреем на такси из родильного дома по Москве, потрясенной похоронами Сталина.

Улицы в центре были оцеплены, едва добрались до дома тети Веры, где тогда жили. У шофера были красные от слез глаза, он неодобрительно смотрел на счастливо улыбавшегося Костю. Было неприлично быть счастливыми в такой день.

Вечером пришли Галя, Вадим, а еще раньше Вика, зареванная, с оборванными на пальто пуговицами. Глядя на Майю страшными глазами, рассказала, как ее сейчас чуть не задавили на Сретенке. Шла со всеми вместе в университетской колонне, а потом все куда-то растерялись, у Щербаковского ее буквально затянуло на Сретенку, а там – «Ужас, что творилось, ужас! Я не шла, меня просто несли! Тысячи людей – и все молчат, потому что даже дышать уже трудно, так давит».

Какой-то парень с грузовика (Сретенский бульвар зачем-то перегородили грузовиками) протянул ей руку и вытащил из толпы, и она на ватных ногах не спрыгнула – сползла по другую сторону грузовика на бульвар.

Тетя Вера заставила Вику выпить валерьянки, принесла ей горячего чаю, а ее все трясло. «Ужас, – повторяла она, – ужас». Кажется, так и не подошла в тот день к бельевой корзине, в которой спал Андрей.

Теперь Вика сердится, когда Костя в минуты веселья вспоминает, какой она была в тот день.

– На тебя, – рассказывает он Андрею, – она даже не взглянула. Что ты такое был – винтик, не более…

Все говорили шепотом, но не из-за Андрея, почему-то страшно было говорить громко. Костя, наконец, не выдержал:

– А подите вы все со своими похоронными настроениями! – громко и зло сказал он.

Тетя Вера побледнела и умоляюще показала глазами на стену – соседи. Галя не обратила никакого внимания на слова брата, собрала пеленки и отправилась в ванную стирать, пеленок за день накопилось порядочно. Вадим и Вика ушли. На другой день Вика пришла как ни в чем не бывало, Вадим не пришел больше никогда.