Как жаль, что так поздно, Париж!

Уж не потому ли он так легко согласился выполнить просьбу Короля, что мелькнула мысль: об этом можно будет рассказать Майе.

Выйдя из гостиницы, посмотрел на часы: два с половиной часа личного времени. В армии говорили «лишнее время». Он пошел без цели, куда глаза глядят. Завтра буду в Москве, позвоню Майе.

– Позвони мне, когда вернешься, – сказала она.

Он вдруг понял, что не помнит ее лица. Когда думает о ней, вспоминает прежнюю, а ведь она изменилась, стала красивей. И еще что-то появилось в ней. Она стала молчаливей, вот что. Всю дорогу от издательства до Арбатского метро говорил в основном он, а она молчала и была как будто усталой. Как будто тень какая-то лежала на лице, когда она не улыбалась. Сколько было в жизни разных женщин, но ни к одной не рвалось с такой нестерпимой нежностью сердце! Семнадцать лет обманывал себя, считал, что все прошло.

– У меня есть твои книги, – сказала она и беспощадно спросила: – Зачем ты их написал?

– Для денег, – ответил он честно.

– Повторяешь такую распространенную ошибку: сначала пишут якобы для денег, а потом якобы для души. Ничего из этого не выходит.

– У меня выйдет.

– Ну что ж, – сказала она и улыбнулась, – никто из нас не меняется.

Он обрадовался возможности заговорить о ней.

– Ты-то как раз очень изменилась. Стала гораздо красивей.

– Правда?

– Конечно!

– Как хорошо, что ты это сказал. Я ужасно рада! – Она засмеялась, и тень с ее лица исчезла.

Они расстались у старого вестибюля Арбатского метро, и она пошла к новому. Судя по всему, там ее кто-то ждал. Может быть, Костя, муж. Он почему-то не решился спросить о нем. А она ничего не сказала. О сыне сказала: Андрею семнадцать лет, он хороший парень, но какой-то неожиданный, вдруг решил поступать в военное училище в Ленинграде…

В самолете Вадим Петрович вытащил из кармана письмо, которое ему передал Королёв. Крупным круглым почерком на конверте было написано: «СССР, Самарин Андрей Дмитриевич, год рождения 1896-й».

Часть вторая

1

Квартира была большая, барская, как называла ее тетка. Сюда вернулись из эвакуации и ничего вокруг не узнали. Пожалуй, только вот эту огромную переднюю. До войны в квартире сохранялись прежние порядки, приходил полотер, натирал отполированный годами паркет. Когда они бывали у тетки в гостях, она ставила на узкий ломберный стол (обеденный стоял в комнате деда, потом, когда деда не стало, эту комнату вообще отобрали) тонкие фарфоровые чашки.

«Ради бога, – говорила мама, – зачем ты ставишь кузнецовские чашки? Дети же могут их разбить!»

Долгое время Галя и Костя считали, что Кузнецовы – фамилия теткиных соседей. Бывшая барская квартира давно превратилась в обыкновенную коммуналку.

– А Кузнецовы в какой комнате живут? – спросила как-то Галя деда, провожавшего их до передней.

– Какие Кузнецовы?

– Ну у которых тетя Вера чашки берет.

Дед расхохотался и хохотал так долго, что тетя Вера испугалась за него, хлопала его по спине, говорила: «Папа, тебе вредно так смеяться», а сама смеялась молодо, звонко и была молодой, белозубой и пахла какими-то необыкновенными духами и еще чем-то необъяснимо прекрасным.

Когда на кладбище в Чертанове гроб раскрыли, все еще раз посмотрели на то, что было тетей Верой – желтые руки, измученное, неузнаваемое лицо…

Из Чертанова возвращались на такси, провожавших тетю Веру было четверо: кроме Гали и Кости с Майей, еще Костин товарищ Олег. Его позвали, чтобы было кому вынести гроб. Олег попросил подкинуть его до метро, а они втроем поехали туда, где жила тетя Вера, куда Галя с Костей вернулись в конце войны, где потом вместе с Костей жила Майя в первые годы замужества и где стояла плетеная корзина для белья, в которой спал Андрей.

– Эту корзину я хотела бы забрать, – осторожно сказала Майя мужу. – На память.

– Конечно, – тотчас же отозвалась Галя, – не оставлять же ее здесь.

Поминок, в сущности, не было. Молча, не глядя на соседей, не ладивших с тетей Верой, Галя поджарила на кухне котлеты, которые они купили вместе с водкой в гастрономе на Волхонке, остановив такси на углу, не доезжая до дома.

В ту пору, когда Галя, Майя и Костя были совсем юны, этот магазин назывался в округе «Бабий». Был еще другой магазин – «Оловяшка», потом из него сделали «Соки-воды».

На углу Крестовоздвиженского стоял длинный одноэтажный дом, на дверях которого висела табличка: «Отдел внешних сношений». Тетя Вера очень рано выучила Андрея читать, и это была чуть ли не первая вывеска, которую он самостоятельно прочел. Майя помнит, как смеялись, не знали, как объяснить ребенку эти слова. Дом принадлежал стоявшему напротив монументальному зданию Министерства обороны. Кажется, в те годы оно еще называлось Министерством вооруженных сил. Тетя Вера, впрочем, помнила, как здесь учились юнкера. Она вообще много чего помнила и знала – как несправедливо, что и это уходит с человеком.

– Что значит – несправедливо? – возразил Костя. – Законы природы не могут быть справедливыми или несправедливыми, но то они и законы.

– Ты считаешь беспамятство законом природы?