Как жаль, что так поздно, Париж!

Яппиля – еще одна радость жизни и одно из лучших мест на Карельском перешейке. Всю жизнь летом мы живем на Карельском, в той самой южной Финляндии, отнятой у финнов, снимаем сарайчики, потом живем на казенных обкомовских дачах и снова в сарайчиках.

В тот год, когда меня выгнали из «Ленинградского рабочего» и, соответственно, с дачи в Репине, надо было куда-то перевозить дачные вещи, и мы сняли сарайчик на озере Красавица. Это было последнее лето нашего Васи – удивительного кота, который по звуку мотора узнавал, что едет Борис, и выскакивал встречать его. Он прожил с нами десять лет, с 68-го по 78-й. В день смерти Елены Ивановны, в январе 1973-го, часа за два до того, как это случилось, он на моих глазах стал покрываться какими-то розовыми волдырями.

«Что такое с Васькой?» – успела я сказать своей свекрови. А через несколько минут ее не стало…

Мы были с ней вдвоем, я кормила ее обедом, она мне рассказывала про какую-то знакомую (Уралову) и вдруг сказала: «Ты знаешь, я устала жить…»

Возвращаюсь в Яппиля. Удивительно повезло, что удалось заполучить это место. Редкое по красоте. Сколько пришлось «хлопотать» – ездить, бегать, договариваться. Но красота стоит мессы. И сил, и нервов. Зато теперь – мы здесь. И Марина, и Илона, и Андриковы, и Хавкины… И почти аборигены этих мест Семикозовы: Надежда Дмитриевна, ее дочери Галя и Вера, их дети Даша и Петя. Даша (не без моего влияния) пошла учиться на журфак и сейчас уже на четвертом курсе. Всегда здесь и наши коты Кеша с Лизой. Кеша почти такой же умный, как Васька, а Лиза – так же, как и Кеша, попавшая к нам «с лестницы» – ведет себя, однако, как принцесса – независимо и с большим разбором.

Яппиля – особое место. Мы встречаемся здесь, когда наступает лето, как близкие родственники, про которых известно всё – кто женился, кто развелся, кто болеет, кто уехал… За эти годы умерли собаки, непременные члены нашей общей семьи – Люк, Жучка, Люша. У Андриковых и Хавкиных родились внуки. Маленькая Алина, увидев ежика, сказала: «Боюсь». Ежики, белки, зайцы и даже рыжая лиса – это все Яппиля.

И вот что еще удивительно и странно: очень давно, едучи как-то к Марине (они еще жили на Тверской, а не на Таврической), я, по обыкновению, от скуки, придумала:

Сколько горечи, сколько горя!
Обнимает меня этот город,
Утешает и плачет со мной,
Обещает, что будет весна,
Что засыплет зеленою хвоей
Териоки, Куоккалу, Яппиля…
Что ж я вою, о Господи, вою?
Разве это не я была?
Я – была.

Почему в эти «Стихи из троллейбуса» (правда, это был автобус номер 46) попало Яппиля? Я никогда там не была, и само название случайно запало в память. А вот поди ж ты! Знак судьбы.

Яппиля – это озеро, сосны, и наши дачные посиделки на верандах, тропинка через поляну, по которой мы и наши звери ходим друг к другу.

Глаза дождя

Дождь идет и идет, заглядывает в окна, стучит по крыше, словно хочет войти. Ты кто? Я – дождь. Ты кто? Я – дождь. Что ему надо? Может быть, он ищет кого-то? Раньше здесь был финский хутор. И много вишен. Когда пришли русские, вишневые деревья засохли. Не сразу – постепенно. Многие деревья просто вырубили, а деревню назвали Вишневкой. Только станция сохранила свое исконное имя – Яппиля.

От Яппиля до хутора чуть больше трех километров. У финнов место называлось Юлякюля – Верхняя деревня. От Верхней деревни осталось два дома и несколько фундаментов, один, самый большой, видимо, для главного дома. Около него росли (и сейчас растут) гигантская ель-шатер и три высоких ясеня. Их было четыре, один упал, мы еще застали его ствол, уже сгнивший наполовину.

Каждое лето в Юлякюля приезжают финны плакать у заросших травой фундаментов.

Три года назад мы увидели их впервые. Дождь все так же заглядывал в окна, стучался в еще недостроенный дом. Ты кто? Я дождь. Ты кто? Я дождь. И вдруг на поляне, затянутой сизым дождем, расцвели оранжевые, зеленые, голубые куртки. Финнов было человек десять, пожилых, молодых… «Суоми, суоми», – говорили они. Sprechen sie deutsch? Качают головами. Английский? Нет. Только суоми. Выходит, объясниться невозможно, и тогда один, может быть, самый старший из всех достал бумагу и протянул нам. «Я родился здесь, – было написано по-русски, – в 1932 году…»

Хорошо помню, как в Эстонии, куда мы когда-то часто ездили, я не раз испытывала эти чувства: стыд и жалость. Стыд от своей принадлежности к «оккупантам», жалость к тем, кого заставили принять такой порядок вещей. «Что поделаешь, так карта легла», – сказал однажды мой приятель. Да, так карта легла – географическая карта, на которой Териоки превратились в Зеленогорск, Куоккала – в Репино, а Юлякюля – в Вишневку. Это было первое сознательное действие новых властей – переименовать всё, чтобы, как говорится, ни духа, ни буквы… И вообще всё – под корень, вишневые деревья в том числе.