Как жаль, что так поздно, Париж!

Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!)…

М. Цветаева

Продолжение этой строфы («Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед») – не про меня. Но разве для славы берут в руки перо? Нет, конечно. Что-то просится из души наружу – вот и всё. Более всего это относится к стихам. С прозой – сложнее. Проза – это уже работа, и хочется, чтобы ее заметили, оценили.

На излете старого (советского) времени «Моченые яблоки» вышли в свет еще советским тиражом – тридцать тысяч. По нынешним временам цифра (если это не детектив и не «клубничка») немыслимая. На гонорар от «Моченых яблок» (10 тысяч рублей) мы купили свою очередную машину.

Ровно через десять лет, в 1999-м, вышла моя вторая книга («Как жаль, что так поздно, Париж!»), за издание которой моя племянница Марина заплатила тысячу долларов. А набрала ее на компьютере и сверстала Марина Скалдина, обложку и заставки придумала и сделала Нина Лебедева. Тысячу раз прав Володин, сказавший: «…среди каких прекрасных людей жила ты!»

Книга эта была затеяна ради «Московского романа», восемнадцать лет пролежавшего в одном из ящиков бюро. История его появления в нашем доме примечательна. Когда меня выгнали из «Авроры» и я решила, что буду писать роман (!), то поняла, что писать мне его не на чем. В доме только один письменный стол – стол Бориса. А так как у нас преимущественно старинная мебель, мы с Леной Швецовой отправились в излюбленный нами антикварный магазин на Наличной, где когда-то, переезжая с Васильевского на Петроградскую, купили с Борисом за три (!) рубля зеркало в ореховой раме, а за шестьдесят – тот самый палисандровый стол, за которым он работает. Теперь в такие магазины и не сунешься, а тогда мы с Ленкой приглядели бюро красного дерева, на которое денег, правда, не хватало. Недостающую сумму одолжил Саша Житинский. Он же был и первым – профессиональным – читателем «Московского романа».

Помню, как я позвонила ему, едва поставив точку, перепечатывая рукопись, и он тотчас же за ней пришел (он жил тогда неподалеку). Я взмолилась: «Позвони мне сразу, пусть даже ночью». Он и позвонил той же ночью, часа в два: «У тебя совсем нет пустых мест, – сказал он. – Каждая фраза двигает действие…»

И именно это мое сочинение, с которого и начались наши переговоры со Стреляным, в первую книгу не попало. Из-за Иры Ковалевой. До сих пор не пойму, чего она тогда испугалась. Уйдя из издательства в «Новый мир», Стреляный передал меня Ковалевой. Это уже при ней мы писали письмо Яковлеву в ЦК и при ней «Московский роман» был изъят из книги.

– Как?! – рассердился Стреляный. – Не берет роман? Вот курва!

Но это все же не помешало мне потом подружиться с ней, близко к сердцу приняв ее нелегкую судьбу: любовь к Алесю Адамовичу и его гибель, навсегда ранившую ее.

Иногда меня мучила мысль о романе: лежит себе в ящике и, видно, навсегда останется там лежать. Да и рассказы. Три рассказа («Ты за весенним дымом», «Мигрант» и «Прогулка в Сокольники») три года пролежали в «Неве», «Мигранта» там вообще потеряли, опять же, если бы не моя Марина, попросившая Самуила Лурье обратить на них в конце концов внимание, так и провалялись бы «в пыли».

И вдруг – новые времена! Плати деньги – и издавай что хочешь. «Продвинутые» писатели за свои деньги, разумеется, не издаются, но я-то не «продвинутая».

Вдвоем с Наташей Андриковой едем в издательство Академии наук договариваться. С Наташей, Ниной Лебедевой и Мариной Скалдиной мы вместе с тех пор, как делали спортивную газету. Столько всего случилось за эти годы! Марине было семнадцать лет, она пришла к нам машинисткой. Сейчас ей тридцать, она давно окончила факультет журналистики, учится в аспирантуре и вспоминает иногда, как я, когда ее привели ко мне, первым делом спросила: «Читала ли ты, детка, “Войну и мир”?»

Книгу надо же как-то назвать – но как? Сначала я хотела так: «Годы и города». Но если «города», надо бы и про Париж что-нибудь написать?

Думаю об этом у себя на кухне, проворачивая через мясорубку мясо для котлет, и тут является эта строчка: «Как жаль, что так поздно, Париж!» И я вдруг понимаю, что это и есть – название. И тут же, не отходя, так сказать, от котлет, лихорадочно соображаю остальное (стихи – это всегда лихорадка): «Ушла суетливая юность / Где ветреность, солнечность, лунность…»

Поздно – вот ключевое слово. Как жаль, что все так поздно – Париж в том числе. И свобода, которой мы успели хлебнуть. Но ведь, хоть и поздно, – успели. Многие просто не дожили до этого.

* * *

…как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

И. Бродский