Как спасти жизнь

Он лежит на пеленке, а над ним выгибается замысловатая красочная конструкция. Журналы называют это детским тренажером. Сначала я не вижу лица, но одежда меня удивляет: ярко-зеленый джемпер и карамельные вельветовые брюки. Его бедра непропорционально широки. Что-то не так с его ногами? Почему они не предупредили меня?

Потом я понимаю, что это, вероятно, памперс.

Для младенца у него много волос, каштановые кудри покрывают всю голову.

Я жду, не зная, что сказать или сделать. Напротив него на полу сидит пухлая блондинка: его приемная мать. Она улыбается мне, хотя улыбка не касается ее глаз. Она подзывает меня к себе.

Приблизившись, я почти боюсь взглянуть ему в лицо. Мне сообщили, что у него задержка в развитии, что наркотики, которые принимала Зойи, могут продолжать влиять на его поведение и обучение. Что, если я настолько малодушен, что посчитаю его слишком странным, слишком непохожим? Не смогу полюбить?

Я заставляю себя посмотреть ему в лицо.

Я тебя знаю.

Меня переполняет уверенность. Он похож на меня на моих детских фотографиях. Даже если бы я увидел его на улице, думаю, понял бы, что он мой. Люди говорят, это биологический трюк, и дети в грудном возрасте больше походят на отцов, дабы у тех не оставалось сомнений, что ребенок действительно их. Это работает.

Лео пристально глядит на меня. Он меня не узнает. Я для него никто. Меньше, чем ничего. Человек, который хотел, чтобы он никогда не существовал.

Но сейчас он здесь. Глаза мечутся повсюду, жаждущие того, что может предложить жизнь. Он еще не держит голову, так что больше всего двигаются глаза. Когда я опускаюсь рядом на пол, ощущаю, что от него пахнет ванилью. Его ручки высовываются из рукавов джемпера. Они чудесные, пухлые, идеальные, а что касается его ноготков, они… ну, невероятные.

– Привет, Лео, – говорю я, пробуя имя на вкус.

Его гладкий лоб на мгновение морщится. Я задерживаю дыхание, боясь, что он вот-вот заплачет. Вместо этого он моргает, и глаза ищут знакомое лицо его приемной матери.

Я уже знаю: доказать, что я гожусь в отцы этому человечку, будет самым трудным делом, которое я когда-либо делал.

9 февраля 2005 года 39. Тим

Я лицемер, раз все еще хожу на собрания «Анонимных наркоманов», но по крайней мере это выражение намерений.

– Как поживаешь, приятель? – спрашивает один из завсегдатаев, когда мы ставим наши оранжевые стулья на место. Я не утруждаю себя запоминанием имен и никогда не называю свое – люди спокойно относятся к этому.

Здесь принято относиться ко всему спокойно.

– Стремлюсь к цели, – отвечаю я.

Он кивает.

– Да. Становится легче, приятель, – из его рассказов на собраниях я узнал, что он прожил второй и третий десяток с удвоенной скоростью. Сейчас ему сорок, но выглядит он на десять лет старше, хотя пару лет назад был чист. Предположительно – повреждение клеток.

Я знаю все о его падении, раскаянии, восстановлении. Я не знаю, зачем сюда прихожу я, потому что я почти ни слова не говорю о себе.

– Присаживайтесь, ребята. Меня зовут Аня и сегодня я принимаю гостей, так что давайте начнем.

Аня пробегается по правилам – конфиденциальность, уважение, непредвзятое выслушивание, все как обычно – и спрашивает, есть ли кто-нибудь новенький. Несколько человек поднимают руки.

– Вам пока необязательно говорить, просто слушайте, и, если захотите внести свой вклад позже, мы будем рады послушать и вас, – Аня – воплощение брайтонской йоги: жилистые конечности, обтянутые серыми леггинсами, соответствующая прическа и одухотворенное выражение лица. Вы бы никогда не догадались, что она кололась у входа в старую канализацию под Западным пирсом, среди луж мочи и морской воды.

Из вновь прибывших один мужчина выглядит хорошо функционирующим, именно так бы я описал и себя. Другой парень находится дальше по линии забвения. Если бы я увидел его в приемной отделения неотложной помощи, то подтолкнул бы коллегу, чтобы его осмотрели поскорее.

Здесь только одна женщина, спиной ко мне, жесткие черные волосы, подстриженные на затылке, худые ноги, скрещенные в лодыжках.

– Итак, я начну, – говорит Аня. – Несколько плохих дней, но я не сдалась…

Я позволяю своим мыслям и глазам блуждать: вверх к окрашенной пенопластовой плитке на потолке, вниз к окнам с двойным остеклением и дождю, бьющему по стеклу.

По крайней мере, пока я здесь, мне не нужно устраивать шоу. До финала осталось шесть недель, и дома я чувствую, что должен притворяться уверенным в себе, иначе Керри постоянно говорит мне, что все будет хорошо. Мама выглядит менее убежденной. Несмотря на то, что я делал все, что она хотела, и боролся за Керри, моя мать отстранена и холодна.

Что бы случилось, если бы Керри не спасла меня после прошлогодних экзаменов? Там, где может существовать это альтернативное будущее, имеется пробел. Я никогда не отличался богатым воображением, да и в любом случае все мои планы на будущее были связаны исключительно с медициной.