Как проиграть в войне времен

У русла реки она обнаруживает многообещающую будущность и ждет. Она не знает, почему решила, что тень навестит ее здесь, но ей кажется, что она успела узнать ее привычки, стала лучше понимать, когда та приходит, а когда держится в стороне. Она засевает воздух наноботами, вплетает помощников в травы; запускает наблюдательные дроны и устанавливает дозорные камеры; подряжает целый спутник себе на службу. Семь месяцев она наблюдает за рекой, бесшумно сидя в засаде. Она моргает лишь раз, а когда открывает глаза, чувствует, что момент прошел: тень была и исчезла, а Рэд так и осталась ни с чем. Ловушки не сработали, наноботы не зарегистрировали постороннего присутствия, камеры отключились одна за другой, а спутник на орбите сломался и пропал с радаров.

Рэд с болью думает о письмах, которые хранит за глазным яблоком.

Она не может дышать. Чья-то гигантская рука берет ее в захват и давит на грудь. Она чувствует себя запертой в собственной коже, скованной собственным черепом. Сны и воспоминания облегчают боль, но их недостаточно. Она хочет представлять смех. Она должна ждать. Она не может ждать.

Далеко-далеко, в самых верховьях времени, она садится под деревом, чем-то похожим на иву, у болота с динозаврами, зажимает в зубах зернышко сумаха и надкусывает.

Часами Рэд сидит неподвижно. Опускается ночь. Ветер шелестит в папоротниках. Мимо, ероша перья, проходит апатозавр.

Она отдается ощущениям. Органы, ограждающие ее эмоции от физических реакций, отключаются, и все, что она прятала внутри, выплескивается наружу. Сердце судорожно трепещет. Рэд захлебывается воздухом и чувствует себя ужасно одинокой.

Чья-то рука опускается ей на плечо.

Она ловит тень за запястье.

Та опрокидывает ее наземь, но Рэд не остается в долгу. Они катаются по траве, пока не врезаются в ножку гигантского гриба. Схоронившиеся там ящерки бросаются врассыпную. Тень вскакивает с земли, но Рэд цепляет ее коленом под колено и снова валит с ног. Она порывается взять ее в захват, но теперь уже ноги самой Рэд оказываются обездвижены. Она высвобождается, наносит три, четыре удара, каждый из которых соперник с легкостью блокирует. Имплантаты горят огнем. Крылья у Рэд за спиной раскрываются для отвода отработанного тепла; она бьет со всей силы. Удар приходится тени под ребра, но эти кости не ломаются. Тень облетает ее сзади, касается плеча, и рука Рэд виснет безвольно. Рэд порывисто откидывается назад и, падая, ловит тень за ее руку. Вместе они скользят по грязи. Пальцы Рэд цепляются за чужие когти. Она ищет горло. Находит. Сжимает.

Вот только тень каким-то образом выскальзывает на свободу, и Рэд остается лежать в грязи, одна, задыхаясь от ярости.

Она проклинает звезды, взирающие с ночного неба на мир динозавров.

Рэд больше не может ждать.

Она встает, идет, шатаясь, к реке, моет руки. Большим пальцем выдавливает свой левый глаз и шарит в пустой глазнице, пока не находит три зернышка сумаха. (Тот, что она съела раньше, оказался пустышкой.)

К черту безопасность. К черту тень.

Теперь Рэд знает, что такое голод.

Она съедает первое зернышко под древесной сенью.

Она задыхается. Сворачивается калачиком. Ей не хватает воздуха. Она разваливается на части, стараясь не задеть свое сердце.

Она вспоминает, что отключила органы. Эта боль ей в новинку.

Она не включает их и когда глотает второе зернышко.

На болоте исполинские чудища вторят ее стону. Она больше не человек. Она – жаба; она – кролик в руке охотника; она – рыба. Она – на мгновение – Блу, оставшаяся наедине с Рэд, вдвоем, вместе.

Она съедает третье письмо.

На болото опускается тишина.

Послевкусие щиплет язык и переполняет ее. Она плачет и смеется сквозь слезы и позволяет себе расслабиться. Ее могут найти здесь, могут убить. Ей все равно.

Среди динозавров Рэд засыпает.

Ищейка, вся в грязи, побитая и изодранная, находит ее спящей, касается ее слез рукой без перчатки и пробует их на вкус перед тем, как уйти.

Дорогая Земляника,

Лето спускается, как пчела на клевер, – золотое, шумное, мимолетное. Дел – невпроворот! Это мое любимое в таких миссиях – чувствовать себя как выжатый лимон в конце дня; никаких тебе рекуперационных бассейнов, ни целебных эссенций, ни тихого зеленого журчания в мозговой жидкости – только пот, соль и солнце на спине, и все до единого вовлечены в этот дивный танец познания своего тела, поклонения своему телу.

Мы собираем ягоды. Ловим речную рыбу. Охотимся на уток и гусей. Возделываем сады. Мы устраиваем ярмарки, жжем костры, говорим о философии и, когда это необходимо, пускаем в ход кулаки. Люди живут; люди умирают. Этим летом я так много смеялась, и смех давался мне с потрясающей легкостью.

Ты говоришь, что мое письмо застало тебя в минуту голода. Не выразить, как много это для меня значит – то, что я, возможно, научила тебя этому чувству, каким-то образом поделилась им с тобой, заразила тебя. Я надеюсь, что ты не тяготишься им, и в то же время мечтаю, чтобы оно обожгло тебя. Я хочу обострить твой голод в той же мере, в какой мне хочется и утолить его, зернышко за зернышком, письмо за письмом.