Как проиграть в войне времен

Игровое поле, на котором помещается и она, и травы, представляет собой сферу, и косу, и чащобу сплетенных деревьев. Сад продолжает держаться позиции, что вражеская Смена излишне полагается на обманки и увертки во времени, то и дело скользя по его глади пущенными «блинчиками», никогда не окунаясь в поток с головой, полагая, что разогнать круги по поверхности достаточно, чтобы повернуть его течение в другое русло. Сад говорит: во времени нужно обжиться, чтобы повлиять на него основательно и надолго; затеять долгую игру и одержать в ней победу.

Блу так сосредоточена на своем занятии, что замирает все вокруг. Она корпит над косой и наливается зеленью, уходя лабиринтами корней в глубь земли, в воздух, в воду.

Вдруг она останавливается. Ее руки дрожат.

Я представляю, как бы ты перегнулась через мое плечо, поправляя мою руку на горле жертвы, направляя плетение пряди.

Она никогда раньше не обращала внимания на свои руки – свои собственные руки, становящиеся прядью.

Это все меняет. Травинки завязываются идеальными узелками. Когда она бежит, мир кренится набок, и многомерные тысячелетия сводятся к одной идеальной партии в го с немыслимым последним дамэ, которое только и ждет, когда Сад заявит на него свои права, выдавливая Агентство с доски, как фикус-душитель выдавливает растение-хозяина.

Ее распирает от всего, что творится внутри, когда она сливается с Садом, и ощущает ликование, подобное весеннему разливу реки, и Сад наполняет ее любовью и одобрением, которых хватило бы на всех сирот мира на сто лет вперед.

Блу не хватает совсем чуть-чуть. Это чувство несравнимо ни с чем, что когда-либо дарила ей Сад с поры того, самого первого, отлучения. Но в мерцающем вихре освежающих, успокаивающих цветов она удерживает крошечную жилку себя отдельно от остальных, видит руку на руке на горле и думает: «Поскорей бы увидела Рэд».

Дорогая Блу,

Жаль, что я не смогла лицезреть твой триумф. Зная кое-что о твоей миссии, о природе твоего внедрения, наизусть выучив ритм твоих шагов, я уже чувствую перемены, которые обрушатся на нас с твоей легкой руки. Времена года сменяют друг друга. Ты освобождаешься – от реабилитации и от задания. Меня же наверняка пошлют устранять причиненный тобой урон. И мы с тобой вдвоем снова будем бегать по кругу, вверх и вниз по косе, пожарная и поджигательница, две хищницы, охочие только до слов друг друга.

Смеешься ли ты сейчас, морская пена? Улыбаешься ли, льдинка, обозревая свой триумф с ангельской отстраненностью? Приказываешь ли мне, воскресший из сапфирового пламени феникс, еще раз взглянуть на твои великие деяния?

Я придумываю себе отвлечения. Рассуждаю о стратегиях и методах. Говорю о том, что знаю о том, что знаю. Я строю метафоры, чтобы подступиться к огромному факту тебя по наклонной.

Я посылаю это письмо на падающей звезде. Вход в атмосферу опалит его и оставит следы, но не расплавит. Я пишу его огнем по небу – падение под стать твоему взлету.

Твоя похвала задевает меня, ведь, несмотря на то, что я легко говорю о каких-то вещах и сломя голову бегу по земле, которая кажется тебе минным полем, для меня это обычная почва. Но твое последнее письмо… Я слишком хорошо упускаю из виду. Слишком наловчилась не замечать. Я стою на краю пропасти, и… черт побери.

Я люблю тебя, Блу.

Я любила тебя всегда? Или нет?

Когда это произошло? Происходило всегда? Любовь, как и твоя победа, проникает даже в прошлое. Она отвоевывает нашу самую первую встречу, наши сражения и потери. Задания становятся свиданиями. Не сомневаюсь, что когда-то было время, когда я тебя не знала. Или то время приснилось мне, точно так же, как часто снишься ты? Всегда ли мы довольствовались друг другом в этой погоне? Я помню, как гонялась за тобой по всему Самарканду, трепеща при мысли, что смогу коснуться пряди твоих волос, выбившейся из прически.

Я хочу стать для тебя телом.

Я хочу преследовать тебя, находить тебя, хочу, чтобы ты ускользала от меня, дразнила и обожала меня; я хочу побеждать и быть побежденной, хочу, чтобы ты точила и заостряла меня. Я хочу пить вместе с тобой чай – через десять лет и через тысячу. На далекой планете, которую однажды нарекут Кефалом, растут цветы; они распускаются раз в столетие, когда живая звезда и ее двойная черная дыра выстраиваются в ряд. Я хочу нарвать тебе целый букет, за все восемьсот тысяч лет, чтобы ты могла разом вдохнуть всю историю нашей помолвки, все эпохи, которые мы вылепили вместе.