Как проиграть в войне времен

Я прочитала первые три зернышка сумаха. Я не могу оставить их без ответа, хоть и опасаюсь писать, не зная, что будет дальше. (Я еще чувствую вкус этих писем. Он не проходит. Он подавляет все остальные, забивает их тобой.) Вдруг я задам вопрос, на который уже получила ответ. Вдруг напишу что-то, что тебя оскорбит.

Но если ты голодна, то я переполнена. Из-за тебя я начала наблюдать за птицами, и хоть я не разбираюсь в них так же хорошо, как и ты, я видела, как маленькие и яркие певчие пташки нахохливаются, прежде чем выпустить трель. Вот как я себя чувствую. Я выпеваю себя перед тобой наружу, цепляясь коготками за ветки, и опустошаю себя до тех пор, пока твое следующее письмо не вдохнет в меня воздух, наполняя меня до краев.

Я скучаю по тебе в бою. Я скучаю по поражениям. Я скучаю по погоне, по ярости. Я скучаю по заслуженным победам. Твоим товарищам тоже не чужды интриги и страсти, и время от времени они способны на интересные маневры, но не такие замысловатые, не такие осторожные, не такие смелые, как твои. Ты обточила меня, как камень. После наших сражений я чувствую себя почти неуязвимой – этакий Ахиллес, быстроногий и неуловимый. И моя слабость – только в этом несуществующем месте, где ткутся наши письма.

Мне так нравится, что здесь я беззащитна.

Ты хотела бы снова держать меня на острие ножа? В каком-то смысле так и есть. Пока я ношу эти последние три зернышка во впадине за глазным яблоком, ты – клинок, занесенный у меня за спиной. Мне нравится этот риск. Кроме того, я не настолько наивна, чтобы не понимать, что ведение переписки через эту прядь не лишено смысла. Сад действует не спеша, тратит целые жизни. Она закапывает вас глубоко в почву и через вас творит великие перемены, в то время как мы оперируем на поверхности.

И в свое отсутствие ты опасна, как клинок. Не получая твоих писем, не слыша дрожи твоей поступи по времени, я тянусь к воспоминаниям о тебе; я спрашиваю себя, что бы ты сказала и сделала, если бы была здесь. Я представляю, как бы ты перегнулась через мое плечо, поправляя мою руку на горле жертвы, направляя плетение пряди.

Да, за мной наблюдают. Моя тень, моя ищейка, крадется за мной по пятам. Я вижу ее мельком в лиловых сумерках, но не нахожу ее там, когда пытаюсь догнать. Запахи: трудно сказать, возможно, отголоски озона и жженого клена. Она принимает разные формы. Я боюсь, что она может оказаться просто фантомом, симптомом моего надломленного разума. Я надеялась поймать ее, убить, доказать себе, что я в здравом уме (или нет), прежде чем проглотить твои следующие письма. Я не могу и впредь подвергать нас, и тебя, опасности. Но я – певчая птица, которой нечем дышать, и мне нужен этот глоток воздуха.

Я вижу сны.

Нас освободили от сна так же, как и от голода. Но мне нравится испытывать усталость – считай это моим фетишем, если угодно, да и в моей работе наверху часто пригождается имитация человечности. Поэтому я изнуряю себя работой, я сплю и вижу сны.

Мне снишься ты. Я храню большую часть тебя в своем сознании, в своем материальном, личном, хлипком сознании – столько, сколько не храню ни в одном другом мире и времени. Во снах я вижу себя зернышком в твоих зубах или деревом, из которого торчит твой тростник. Мне снятся шипы и сады, и мне снится чай.

Работа не ждет. Меня поймают, если я продолжу оставаться здесь. Скоро напишу еще – когда решу вопрос с тенью, когда нам ничего не будет угрожать.

Твоя,

Рэд.

Рэд отправляется на поиски тени.

Она расставляет ловушки. Она возвращается в прошлое и там выстраивает тупики истории; оставляет узлы на прядях. Ее жертва, для которой жертва, в свою очередь, уже она, ускользает, оставляя после себя то звук, то привкус в воздухе, но ничего существенного, ни единой ниточки, зацепившейся за колючки.

В низовьях времени, на серверных фермах, расположенных в лонах подтаявших айсбергов, она возвращается на свой собственный след, видит тень, стреляет в нее из дротикового пистолета, прицеливаясь в промежутки между шкафами, разбрызгивая вокруг синие искры.

Акробаткой при дворе Ашоки она карабкается, прыгает и кувыркается, сканируя многотысячную толпу в поисках одного-единственного хищника, одного соглядатая, которому здесь не место. Она чует запах тени и чует, как та ускользает.

Штурмуя падающие стены Иерихона, в суматохе улиц она слышит звук посторонних шагов по булыжнику. Она разворачивается, целится, отпускает тетиву. Стрела вонзается в камень.

В гонках на гравициклах она мчится по кристальному лесу, ярко пульсирующему жизненным током человеческих существ, чьи физические тела были перетоплены, как сало, до состояния, пока благоухающая эссенция их разума не заполнила собой все окружающее пространство. Она не знает, что ищет, и не знает, что ищет ее, но, чем бы оно ни было, там она этого не находит, и оно в свою очередь не находит ее.