Как читать книги

– Вайолет, – говорит Миша, – у этой датчанки нет принципов. Методы ее непоследовательны. Птицы ее глупы.

Последнее он точно говорит не всерьез, но ясно одно: статья в «Таймс» его зацепила, не говоря уже о моем вранье про новую лабораторию. Остаток дня он проводит, уединившись в кабинете и сосредоточенно обдумывая статью доктора Сеннергор. Я же провожу это время, заводя на «ютюбе» канал под названием «Попугаи Петрова», которое Миша позже поменяет на «Изучение познавательных способностей птиц», и на этом мы лишимся многих тысяч просмотров.

Потом я вывешиваю расписание и заказываю материалы на неделю. Отправляю сообщение в «Нью-Йорк таймс», что у нас есть птичьи истории намного интереснее, и это настоящее прорывное исследование. Еще мне удается организовать интервью на веб-сайте поведенческой психологии и в журнале «Жизнь с попугаями», которые Миша сочтет недостойными.

Но он все это сделает, потому что жаждет крови. Потому что ему прислали эту статью.

Которую отправила я.

Около пяти я под крики Олли «ням-ням» готовлю ужин и слышу, как Миша уходит. Сегодня у меня третья смена, буду здесь до восьми, и он это знает. А то, что я знаю о нем, наполняет меня энергией.

Пока птицы трапезничают, я достаю из шкафчика свою «Антологию Спун-Ривер» и перехожу в Птичью гостиную. Мы с Харриет все еще обсуждаем эту книжку, ею проникся даже Фрэнк. В прошлые выходные, когда мы устроились за столиком в любимой пиццерии Фрэнка, Харриет преподнесла ему экземпляр. Он вряд ли удивился бы сильнее, подари она ему шестизарядный револьвер, зато теперь у нас книжный клуб на троих. Фрэнку больше нравятся шпионские детективы, но он согласился попробовать.

Я открываю книгу и читаю вслух, как бывает часто, когда я одна в третью смену. Это час для семьи. Я – мама, птицы – дети.

– Слушайте, – говорю я.

Прохожий,
Любить – это значит найти свою душу
В душе любимого.

– Что думаете, ребята? Давайте обсудим.

Раньше я глотала книги одну за другой, но в Книжном клубе Харриет научила нас, что если читать медленно, то заметишь намного больше, а тогда чувство от прочитанного будет сильнее. Каждая книга становится частью всех уже прочитанных книг, говорила Харриет, а книга, которую обсуждаешь, всегда притягивает и другие.

ВОПРОС: Если бы у Гэтсби был брат вроде Итана Фрома, совершил бы он те же самые ошибки?

ВОПРОС: Если бы Фрэнни и Зуи могли заговорить с кладбища Спун-Ривер, кто из них рассказал бы «историю», а кто – «между тем»?

Вопросы никогда не бывали простыми. Во «Фрэнни и Зуи», как считает Харриет, «между тем» – это всепоглощающая, но непроговоренная скорбь по умершему брату, а «история» – члены семьи ведут заумные беседы, посещают футбольные матчи, переживают нервные срывы, говорят что-то навроде: «И разве ты не знаешь – слушай же, слушай, – не знаешь, кто эта Толстая Тетя на самом деле? Эх, брат. Эх, брат. Это же сам Христос. Сам Христос, дружище»[32].

Но мы не согласились, Киттен, Дженни Большая, Бритти, Мариэль, Дона-Лин, Рене, Дороти, Джасинта, Эйми, Шейна и Дезире – в общем, все члены-основатели Книжного клуба. Мы считали, что именно скорбь по брату – это «история». А «между тем» – все делают вид, что никто не умер. Харриет сочла это тонким наблюдением.

Если читаешь быстро, ничего такого можешь и не заметить.

– Еще, – говорит Шарлотта.

И я листаю страницы, ищу эпитафию, которая ей понравится. В этой не так уж много персонажей, что любили жизнь, но и против смерти ничего не имели, но вот он, скрипач Джонс, и я медленно читаю:

Я окончил жизнь с надтреснутой скрипкой,
Надтреснутым смехом, тысячей воспоминаний
И без единого сожаления.

Другими словами, у этого парня «история» и «между тем» – одно и то же.

Птицы, однако, любят пение больше чтения, так что я пою им, когда в восемь появляется Миша, – я знала, что он вернется.

– Привет, мои птички, – говорит он, обращаясь ко всем нам.

Ковбои тут же принимаются горланить, словно парочка пьянчужек, Шарлотта орет им, чтобы заткнулись к черту (другими словами), а Олли перелетает Мише на плечо, заявляя на него права. Несмотря на некоммуникабельность Миши, на его вспыльчивость, для попугаев Миша – второй Христос, и сколько бы он ни открещивался, ему это ужасно нравится.

– Я вернулся, чтобы извиниться, – говорит он, помогая мне угомонить птиц. – Не ты была целью моего сегодняшнего раздражения.

Я целую Олли, желая ему спокойной ночи, потом Шарлотту и ковбоев.

– Миша, ты не поэтому вернулся.

– Не надо целовать птиц.

– Им нравится. – Я поворачиваюсь к нему. – Вот я и целую.

– Скажи мне, моя фиалка, кому может не понравиться, когда его целует женщина, названная в честь цветка?