Каирский дебют. Записки из синей тетради

Лично следить за актерами с тем, чтобы выяснить их вкусы и пристрастия, разумеется, не было ни времени, ни возможностей. Однако Ганцзалин и не собирался этого делать. Он просто подкупил охранника, работавшего в театре господина Ли. Правда, тот тоже не мог ничего утверждать наверняка, однако указал, что один из молодых актеров – Лян Сижу – регулярно ходит в китайскую курильню или, как их еще называют, в «клуб». Рассудив, что развращенность разлагает всего человека, и один порок часто влечет за собой другой, Ганцзалин решил сосредоточить свое внимание именно на нем.

Он выследил Лян Сижу как раз в тот момент, когда тот после спектакля отправился в курильню – и незаметно последовал за ним. Благодаря своей китайской физиономии Ганцзалин довольно легко проник внутрь и, притворившись курильщиком опиума, за сравнительно небольшую плату получил металлическую курительную трубку, уже набитую дурманом, и спички.

Войдя в длинную, с низкими потолками, и едва освещенную керосиновой лампой комнату, Ганцзалин на миг замер на месте, озираясь по сторонам. Комната полна была каким-то бурым дымом, сквозь который с трудом различались простые деревянные лежанки, и люди на них, находившиеся в самых странных позах. Некоторые сидели, сгорбившись так сильно, что голова у них оказывалась почти что между поднятых коленей, у других головы, напротив, были запрокинуты назад, но они каким-то удивительным образом сохраняли равновесие, кто-то лежал на боку, кто-то – на спине, выронив из ослабшей руки потухшую трубку.

Ганцзалин полагал, что в курильне царит расслабленность и молчание, однако, к его удивлению, жизнь там шла довольно бойкая, хотя и явно выморочная. Были тут клиенты, которые лежали, закатив глаза в потолок, но были и те, кто жадно разглядывал своих соседей, и даже такие, кто беспрерывно почесывался – возможно, от одолевавших их насекомых. Одни молчали, другие что-то бормотали себе под нос, третьи переговаривались с соседями. К счастью, особенного внимания на Ганцзалина никто не обратил, а он медленно шел по проходу, стараясь разглядеть в дыму физиономии курильщиков и обнаружить среди них актера.

Наконец он разглядел его в самом дальнем от входа углу, по правую руку. Ганцзалину повезло: рядом с Лян Сижу никого не было, ближняя к нему лежанка пустовала. Ганцзалин деловито уселся на эту лежанку и скосился на соседа. Тот уже раскурил трубку и лежал на боку, глядя куда-то в пустоту. Бледное красивое лицо его лиловело в буром дыму, глаза были полуприкрыты.

– Здравствуй, красавчик, – сказал Ганцзалин по-китайски.

Юноша даже не шелохнулся, размеренно втягивая опиумный дым.

– Ты меня не слышишь? – вкрадчиво спросил Ганцзалин. – Я тут в первый раз, а ты?

Длинные ресницы соседа дрогнули, и он лениво поглядел на Ганцзалина. Видимо, тот был не в его вкусе, так что он снова молча закрыл глаза. Однако Ганцзалин не унимался. Он понимал, что постоянные вопросы отвлекают актера от наркотического блаженства, и рано или поздно выведут Лян Сижу из равновесия.

Так оно и случилось. Юноша пошевелил губами и до Ганцзалина донеслось:

– Я не говорю на гуаньхуа…[11]

Отлично, подумал Ганцзалин. Говорить на мандаринском диалекте, он, может, и не говорит, но явно кое-что понимает.

– Откуда ты? – спросил Ганцзалин.

– Сычуань, – слабо отвечал актер, в глубине души надеясь, что приставучий компатриот наконец оставит его в покое.

– И я тоже! – воскликнул Ганцзалин, переходя на сычуаньское наречие. – Как приятно встретить земляка вдали от родины!

Ресницы Лян Сижу дрогнули во второй раз, на этот раз он открыл глаза чуть пошире, и на губах его заиграла слабая улыбка. Ганцзалин же просто ликовал. В Китае земляки – это очень близкие люди, почти что родственники, один сычуанец всегда поможет другому…

* * *

С тех приснопамятных событий прошел почти месяц. Майор Редль сидел в своем кабинете над планом развертывания австро-венгерской армии, разрабатываемым его отделом на случай русско-австрийской войны.