Кафедра

– Но если ты хочешь, чтобы у нее развязался язык, тебе придется ее напоить, а это не получится, если ты сам не выпьешь хоть пару бокалов. К тому же, – развиваю я свою мысль, – если мы приедем в ресторан на автобусе, а она – на машине, она вынуждена будет предложить подвезти нас в своей тарантайке. А это – несколько лишних минут разговора.

Мы голосуем за автобус и выходим из дома. Сашка кидает тоскливый взгляд на своего уже присыпанного снегом коня и ведет меня к остановке.

Мы доезжаем на автобусе до ближайшей к ресторану остановки. И хотя уже пять минут восьмого, мы не особо спешим – Давыдов считает, что женщина просто не может не опоздать хоть на свидание, хоть на деловую встречу.

– Как ты думаешь, с какого вопроса лучше начать разговор? – он заметно волнуется – еще не привык выступать в роли сыщика.

И я как раз выбираю между «Что вы делали в тот день после заседания кафедры?» и «Знали ли вы, что заявку на грант должны были отправить именно в день рождения Вадима?», когда вижу его.

Он сидит на крыльце старинного, недавно отреставрированного купеческого особняка на Набережной – замерзший, с затравленным взглядом, голодный. Он смотрит на окружающий его мир устало и безо всякой надежды. Черно-белая шерсть его скаталась и местами вылезла, правое ухо порвано, а хвост на морозе превратился в сосульку.

Я встречаюсь с ним взглядом и сразу отворачиваюсь. Я обожаю котов, но что я могу сделать сейчас? Купить в ближайшем магазине кусок колбасы? Вряд ли это сильно поможет ему в такой мороз. Хотя попытаться, конечно, стоит.

Я тащу Сашку в ближайший продуктовый магазин, где мы покупаем сосиску «По-Черкизовски» и маленькую баночку сметаны. Когда мы возвращаемся, он сидит на том же месте и дрожит. Он не пытается мяукать и выпрашивать что-то у проходящих мимо людей – должно быть, он давно уже разуверился в человечестве.

Я не решаюсь дать ему целую сосиску (нельзя наедаться сразу, если долго голодал), отламываю кусочек и кладу на крыльцо. Он бросает на меня равнодушный взгляд и не делает ни малейшей попытки пошевелиться. Но вот порыв ветра доносит до него запах съестного, и он, шатаясь, поднимается, принюхивается. Мы отходим на несколько шагов, чтобы его не пугать.

Он принимается есть жадно, еще не вполне веря в свою удачу и беспокойно озираясь. Ел ли он хоть что-нибудь вчера и сегодня? Да и где мог найти еду бродячий кот в такой мороз?

Наверно, когда он был котенком, он был вполне домашним и красивым, и все гладили его и кормили рыбкой и котлетами. И играли, и восхищались: «Ах, какой он милый». А когда он вырос и перестал быть похожим на игрушку, его выкинули на улицу, надеясь, что он прокормит себя сам. И он, должно быть, пытался и лазил по помойкам, и дрался с соперниками. А вот теперь сдался – слишком морозной выдалась эта неделя.

Я бросаю ему еще кусочек сосиски, а он испуганно шарахается в сторону.

– Оставить ему сметану? – тихо спрашиваю я у Сашки.

– Нет, – жестко отрезает он. – Сделаешь только хуже.

– А как сделать лучше? – я глотаю слёзы. – Что толку от нашей подачки? Он не продержится тут до утра.

Поблизости – ни одного жилого дома с теплыми подъездами и подвалами.

– И что ты предлагаешь? – вопрошает Сашка и безапелляционно заявляет: – Нельзя помочь всем голодным и бездомным. Даже людям, а не то, что котам.

– Но он не все, – лопочу я. – Он – один. Может быть, взять его домой?

– Ты, кажется, на следующей неделе собираешься к Андрею в Москву? – напоминает Сашка. – Или ты хочешь приютить его на несколько дней, а потом снова выкинуть на мороз?

Какая же я дура, что про это забыла! И он, конечно, прав – всем помочь нельзя. Но на душе так горько.

И когда мы продолжаем путь к ресторану, я всё оглядываюсь и оглядываюсь на этот дрожащий истерзанный комочек, темным пятном выделяющийся на белом снегу.

Мы подходим к перекрестку, и я чувствую подступающую к горлу тошноту. Мне противно думать о еде. И о красивом теплом зале с хрустальными люстрами. И даже о поездке в Москву.

– Тьфу ты! – ругается Сашка.

А я с удивлением обнаруживаю, что едва не двинулась через дорогу на красный свет.

– Алиса, да что с тобой?

Я молчу, кусая дрожащие губы. Что я могу сказать?

Он берет меня за руку и вдруг поворачивает назад.

– Я тут подумал, Алиска, что я-то ведь в Москву не еду!

Мне хочется броситься ему на шею. И, кажется, я плачу, испытывая какое-то совершенно невероятное счастье – совсем как в детстве.

Конечно, это безумие – брать его с собой в ресторан на деловую встречу. Я знаю, что нас попросту туда не пустят. И Сашка тоже это знает. Но если он и сомневается в правильности этого решения, то лишь секунду, не более. Он расстегивает куртку и берет кота на руки. А у того нет сил сопротивляться. По-моему, ему уже всё равно.

Я с ужасом смотрю, как припорошенная снегом грязная шерсть касается парадного костюма Сашки, и боюсь, что он вот-вот одумается. Но, кажется, он доволен. А уж как довольна я!