Изнанка

В глубине стоял стол, два стула, и широкая лавка, стоявшая вдоль стены. Окон не было, только на двери было маленькое узкое окошко, с подвижной загородкой. Ведешь пальцем за небольшой сучек – загородка отъезжает налево и в небольшое отверстие видно немного двора, дровницу, и часть леса.

У печи стояла небольшая лопата, и валялось перевернутое ведро, рядом с россыпью остатков угля, и там же лежали ровно сложенные лучины, для растопки. Уголь необычный, рыхлый, темного серого цвета. На боковом выступе печи лежал обыкновенный коробок спичек.

Открыв заслонку печи, поморщилась, глядя на тлеющие угли, еще теплые, переливающиеся красными отсветами.

«А вот и не буду топить. Я не умею». – С громким грохотом захлопнула заслонку. Она стояла и смотрела через маленькое окошко в двери на лес, на пустой двор, и решила никуда не уходить, переночевать тут, а на утро решить, как быть дальше. Быстро стемнело, и Уми демонстративно улеглась спать на жесткую лавку. «Ну не вломится же сюда эта грибница. Что она мне сделает?». Свет дня за маленьким раздвижным окошком в двери быстро погас.

Ей снились долгие, тянущиеся, мучительные сны, что не выпускают из себя, пока не вытащат наружу всех эмоций, не осушат до дна. Снилось, что руки её красные и распухшие, не просто в цыпках, а в шелушащихся, тонких и янтарно-прозрачных стружках кожи, отходящей тонкими неживыми чешуйками. Пальцы неестественно вытянуты, а фаланги короткие, и их пять или шесть. Пальцы заканчиваются острыми, аккуратно сточенными ногтями.

Кисти рук кажутся чем-то рудиментальным, неестественным, отросшим для прикрытия основного предназначения. Что ими, землю рыть? Скрести по закрытым дверям, тыкаясь увлажнившимся носом в проржавевшие, но крепкие петли?

Руки потянулись к коленям, царапая кожу, длинные белые полосы вились от щиколоток и до бедер. Тело сотрясали судороги. Вокруг стоял полумрак, никаких предметов заметить было невозможно, всё размывалось, стоило только навести взгляд, и попытаться сфокусироваться на чем-то. Только жар чувствовался очень сильно. И внутри, и снаружи. Источник тепла был где-то рядом, но не было видно ни печи, ни костра.

Жар, казалось, был в самом воздухе. Пыль поднималась снизу вверх, словно встряхнули старой подушкой, что выскользнув из серой, затрепанной наволочки, и, испустив стыдный шлепок о пол, испражнилась пыльным потоком, что резко взлетев, не торопился оседать, и мелким снежком кружил по избе.

Тело сотрясалось от чего-то нового, что никогда раньше с ней не случалось. Боль была невыносимой, и она прижимала колени к груди, лёжа на спине.

Боль вспыхнула сильнее, исполосовав внутренности, и в этот момент между ног показался красный кусок, рыхлый, морщинистый, плотный мешок шевелящейся плоти. Второй толчок изнутри заставил ее закричать, не узнавая своего голоса, порвав уголки губ, и проложив большую морщину посредине лба.

Между ног показался не только гребень, но и петушиный клюв. Голова медленно, раскачиваюсь водила по сторонам, а чёрные глаза блуждали по новому месту, искали.

С новой волной боли, и расцарапанных ещё сильнее внутренностей, пришло понимание, что нужно изо всех сил вытолкнуть это из себя, и тогда придёт облегчение, тогда будет хорошо, и можно будет поспать, или хотя бы на время забыться.

Она толкала, толкала изо всех сил, пока обессиленная не повалилась всем телом обратно на скамью, накрытую тюфяками, и старой одеждой.

Оперевшись на голые, без опушения крылья, птица выбралась наружу, тяжело встряхнулась, и красные брызги полетели во все стороны, тонкими струйками стекая по животу и ногам Уми. Лапы пока ещё слабо слушались, но петушиная голова безостановочно вертела по сторонам, чёрные глаза, найдя, что искали, не мигая смотрели на ее лицо. Она, казалось, спала, а по вискам стекали струйки пота. Тут же, со всего размаха ударил клювом ей в живот. Закричал, силясь закукарекать, но вышло тихим мужским голосочком нараспев «Петушок уже пропел, Уми». И ещё раз клюнул её в самый центр живота.

Она распахнула глаза во сне, и тут же проснулась на жесткой деревянной лавке. Подскочила, испуганная и мокрая, и распахнула дверь. Тишина. Так темно, что не видно ничего. Угли в печи остыли, и даже тонких отсветов не осталось, ничего.

Закрыв задвижку двери, Уми тяжело повалилась обратно на лавку, с глухим стоном ощупывая живот.

Сон навалился, моментально накрыв тяжелым непрозрачным дымом. И снова приснился тот же самый петух, уже важно расхаживающий по комнате, и клюющий её, забившуюся в угол, в лицо и потом в живот, с громким визгливым криком «Петушок уже пропел!» И, дотянувшись клювом до лица, тюкнул в середину лба: «Печь стоит не топлена!».

Громко закричав, она проснулась, повращала головой по сторонам. Заснуть не удастся. Еще и лавка была очень жесткая, всё тело болело с непривычки.

«Зачем топить эту печь, да еще и ночами» – Недовольно пробурчала она. Открыла заслонку, и её обдало теплом. Угли, хоть и не тлели больше, всё же хранили еще тепло.