Из меди и перьев

Микаэль тем временем взял ее за руку и повел к карете. В дверях их провожала Руза. Она сердечно обняла Сольвег, поправила ей на вороте кружева.

– Езжайте, мои дорогие, и как следует повеселитесь. Дорогая моя, передай нашему имениннику подарок от меня. Помнится, он всегда любил старинные вещи.

Сольвег протянула руку и взяла у хозяйки сверток. Это было похоже или на книгу, или на шкатулку – в любом случае что-то увесистое. Завернут сверток был в зеленую бумагу.

– Передам, госпожа Руза. И спасибо за платье.

Она подала Микаэлю руку и села в карету на мягкие, обитые бархатом сиденья. Микаэль шлепнулся рядом.

– Приедем с опозданием, только потому что ты копуша. Неужели так хочется зайти в заполненный зал в сверкающем платье, чтобы все ахнули?

– Ты не представляешь насколько, – Сольвег постучала в крышу кареты вознице. – Едем.

Из окон доносился цокот копыт. Южанин откинулся на спинки сидений и начал насвистывать.

– Сколько лет будет Эберту?

– Двадцать четыре, – ответил Микаэль, поглядывая из окна на хорошеньких девиц. – А я на полгода старше. Еще чуть-чуть и мне будет пора думать о внуках и завещании.

Сольвег фыркнула. Мимо них в окнах проплывали дома и усадьбы. Она узнавала имения старых друзей и партнеров отца. Теперь ей в эти дома путь заказан – ни одна матрона не допустит общения своих ненаглядных доченек с такой пропащей девицей. Да и ненаглядные доченьки от нее и так вечно нос воротили – забавно будет увидеть их всех, в пух и прах разодетых, здесь на балу.

– Ты боишься? – спросил ее Микаэль, оторвавшись от своих девиц в окнах.

– Боюсь? Чего?

– Встречи с Эбертом, чего же еще. Прошел почти месяц с того момента, как вы наговорили друг другу такого, что так просто и не простить. А теперь ты едешь к нему на бал. И он пригласил тебя.

– Не из большой любви ко мне он позвал меня, ты же знаешь, – красавица отмахнулась от него, как от надоедливой мухи. – Я не боюсь Эберта Гальва, Микаэль.

«Верно. Я боюсь его слов, которые он мне может сказать».

Ей было неуютно, и она чувствовала, как гулко колотилось ее сердце, когда она представляла, как войдет в зал, полный свечей и приветственно протянет руку хозяину бала. Что она скажет ему после всех тех слов горечи и обиды? Что она сожалеет? Что она действительно сожалеет о всем содеянном и ныне прикладывает все силы, чтобы спасти его непутевую заумную голову? Он не поверит. Не поверит, что последние пять лет ее жизни лежат на ней тяжким грузом и застарелыми обидами. Не поверит, что теперь ей, как усталому путнику, нужен лишь стакан воды да теплый очаг с добрым другом. Даже любви она уже не хотела и не ждала, хотела покоя. Впрочем, любовью бы рыцарь ее никогда не наградил, что бы она ни выдумывала себе, вспоминая его пальцы, касающиеся ее волос, и удивленный затуманенный взгляд.

– Надо будет вызвать его на разговор, – продолжал Микаэль. – Он нам, конечно, не поверит ни на минуту, но письмо мое я хочу обсудить. И вправить этому скудоумному ослу мозги, да…

Сольвег прикусила губу и не ответила. Микаэлю в вопросе разоблачения сирина она не верила до сих пор, а потому, когда по утрам все были заняты, она уходила как бы в город, но на самом деле со всех ног бежала в лагерь к подруге. Кая-Марта принимала ее, усаживала на самый удобный стул, и Сольвег пила смородину с медом, пристально заглядывала в светлые глаза, стараясь найти в них хоть намек на правду Микаэля. Но Кая была любезна, тиха и улыбчива. Немного печальна и все также была на привязи, правда теперь уже не на цепи, а на длинной шелковистой веревке, завязанной вокруг лодыжки на хитрый узел. Его можно было бы легко разрезать ножом, но Кая говорила, что за ней в лагере все равно наблюдают, а боли от узла и веревки она уже не чувствует. Сольвег попыталась расспросить Каю о Сигуре, но подруга смолкала и прятала от нее глаза. Единственное, что выудила она у нее, так это: «Он дурной человек и опасный. Я все рассказала и тебе, и другу твоему. Берегись.» О сиринах больше она говорить не хотела.

Сольвег вертела в кармане стеклянное колечко с перьями на случай, если этот рыжебородый кузнец окажется поблизости. В остальном Кая улыбалась, шутила и была гостеприимной хозяйкой. Сольвег поведала ей, что отказалась от мыслей о спорынье, и та похлопала ее по лежавшей на столе ладони, начав долго рассказывать ей о том, что грозит ей в ближайшие месяцы. Сольвег слушала, пила чай и была благодарна. Микаэлю об этих прогулках она не рассказывала, а потому и к письму его относилась презрительно-недоверчиво.

– Скоро будем на месте.

Она выглянула из окна кареты и с тихой тоской посмотрела на большой дом из белого камня с высокими воротами и вишневыми деревьями такими высокими, что они свешивались через забор. Каждая ветка с черными блестящими ягодами. Сольвег вспомнила, как любила в детстве есть свежую вишню в охлажденных жирных сливках или сливочном креме из пирожных, который таял во рту. Проходя мимо, она сорвала одну ягодку и отправила в рот.

– Я смотрю, ты не оставила попыток объесть моего друга даже после разрыва помолвки.