История - нескончаемый спор

С течением времени я все острее ощущал потребность установить контакт с читателями — вовсе не обязательно с профессиональными историками, которые сплошь и рядом остаются безразличными к новой проблематике и связанному с ней методу исследования, но с широким кругом интеллигентных читателей. Я стал избегать перегруженности своих книг научным аппаратом, однако не в ущерб доказательности и обоснованности изложения. При этом я далек от стремления превратить свои работы в средства «самовыражения». Личность исследователя невозможно, да и незачем, элиминировать, но мне чужда тенденция ставить себя в центре изложения или безапелляционно высказывать произвольные суждения с мотивировкой типа «так Я вижу». Вероятно, подобного рода субъективизм уместен в художественной литературе или публицистике, но, на мой взгляд, едва ли допустим в научном труде историка. Я уверен, что в этом жанре применим критерий повторяемости результата: если исследователем четко сформулирован метод и соблюдаются необходимые процедуры, полученные выводы могут быть достигнуты и другими исследователями. Разумеется, история — не математика и не химия, и индивидуальные видение, знания и способности историка скажутся на итоге, но этот итог не может не быть проверяем.

Историк не подобен «большому окуляру» (как именовали Ранке) и не копирует рабски тексты (как воображали позитивисты конца XIX — начала XX в.); его исторические реконструкции суть создаваемые им конструкции, творческая его активность чрезвычайно велика. Его можно сравнить с театральным режиссером: он создает спектакль, разыгрываемый по его сценарию, но сам удаляется за кулисы.

Что же интересует нашего читателя, какие стороны минувшей жизни волнуют его? Мы ищем в истории людей, которые подобны нам и вместе с тем — другие. Это сочетание подобного и инакового, близкого и чуждого, понятного и непонятного открывает нам, людям конца второго тысячелетия от Рождества Христова, преемственность истории и ее изменения, ее единство и многообразие. То понимание социальной истории, к которому мы теперь приходим, как истории социально-культурной, имеет мало общего с концепцией поступательного прогресса человечества или с историей обесчеловеченных социально-экономических формаций, историей, где политэкономия и социология задушили историю человека. Эти концепции, порожденные европейской мыслью XIX в., уже сыграли свою роль и теперь неизбежно уступают место новому пониманию исторического процесса.

Как я уже сказал, начавшийся в середине 80-х годов наш второй интеллектуальный «ренессанс» не потребовал от меня глубокого пересмотра своих взглядов или научных принципов. Напротив, я убежден в том, что проблематика моих занятий, как и занятий моих коллег и единомышленников, существенна для того, чтобы этот «ренессанс» не захлебнулся, как это случилось с попытками обновления в конце 60-х и в 70-е годы. Вполне ясно, что никакое социальное преобразование немыслимо без учета политиками умонастроений и психологии людей, которых оно вовлекает в движение. Наши невежественные правители, головы которых забиты идеологическими штампами поверхностно усвоенного и предельно вульгаризированного марксизма, на протяжении десятилетий практически не принимали в расчет человеческой ментальности; проблемы общественного мнения, национальных и религиозных традиций, эмоциальной жизни полностью игнорировались. Пренебрегают ими и поныне, и отсюда, в частности, постоянные нелепые и грубые просчеты лидеров и властей. До тех пор пока все мы не уясним себе, что индивиды живут не декретами и лозунгами, а реальной жизнью, пронизанной их социальными и культурными представлениями и настроениями, ничего у нас не выйдет. Нам недостает культуры, мы одичали и растеряли даже наиболее элементарные человеческие ценности.

Не кроется ли за формулой, гласящей, что общественное бытие «определяет» общественное сознание, стремление выдать себе индульгенцию? Мы приучились подменять индивидуальную мысль, собственную совесть и личное решение такими фантомами, как «коллективный разум» и даже «коллективная мудрость», «соборность» и т. п. Вспоминаю слова одного ленинградского историка, который утверждал: «Яичко, не простое, а золотое, снесла курочка Ряба, а не академический институт». Мы — члены общества, и наша мысль и все наше поведение несут на себе неизгладимый отпечаток нашей принадлежности к социально-культурной общности. Однако «каждый умирает в одиночку». Эту истину хорошо знали в Средние века, так допустимо ли игнорировать ее ныне? Историк не может не напоминать о ней своим читателям-согражданам — не проповедуя прописные истины, но демонстрируя историю борений человеческого духа.