История - нескончаемый спор

Исследователь социальных отношений в Норвегии эпохи викингов, как и истории XII–XIII вв., не может ограничиться законодательными и актовыми памятниками; он должен обратиться также и к сагам, поэзии скальдов и песням «Старшей Эдды». Читая эти тексты, я поначалу пытался задавать им те самые вопросы, которые занимали меня при изучении франкских и английских источников. Но вскоре я убедился в бедности моего вопросника, в его неадекватности материалу. Исследователь социальной истории, прошедший, подобно мне, традиционную школу, ищет в источниках указаний на формы зависимости и эксплуатации крестьянства, на структуру землевладения и т. п. Однако в сагах бонды предстают отнюдь не безгласными объектами эксплуатации или правовых сделок господ, — они фигурируют во многих социальных ролях, главное же — это живые люди, мыслящие и чувствующие существа, которые испытывают любовь, ревность, ненависть, подвержены алчности, зависти и иным эмоциям. Подчеркну: не объекты, а субъекты. И это побуждает историка избрать иную стратегию исследования. В этом смысле я многому научился у древних скандинавов.

Но интерес представляют не только ситуации, необычные для медиевиста, который привык к скудости сведений о простолюдинах, встречающихся в латинских памятниках, — здесь открывается по сути дела уникальная возможность проникнуть глубже в сознание людей, запечатлевших на родном языке свои идеи о мире и самих себе. Изучение словаря, социальной терминологии, понятийных клише в повествовательных, поэтических и правовых памятниках Норвегии и Исландии дает очень много. Я понял наконец: социальный историк по необходимости должен быть и историком культуры, история общества возможна только как социальнокультурная история. На этой почве я сблизился с крупнейшим отечественным скандинавистом Михаилом Ивановичем Стеблин-Каменским.

Ранняя история стран европейского Севера вызывала у меня самостоятельный интерес, но вместе с тем многочисленные и многообразные исторические памятники Скандинавии казались мне своего рода «лабораторией» для изучения тех пластов средневекового сознания, которые обычно не выходят на поверхность в латинских текстах. Знакомство с формами мировосприятия, которые были присущи скандинавским бондам, послужило одним из главных стимулов, побудивших меня затем заняться проблемой народной культуры на материале церковных среднелатинских памятников.

Одним из стимулов моих поисков новых путей изучения социальной истории Средневековья послужила встреча с другими направлениями гуманитарной мысли. Во-первых, во многом неизведанные перспективы открыла передо мной Школа «Анналов». Сочинения Марка Блока оказали большое влияние на меня уже во время работы над «Проблемами генезиса феодализма»; трудно переоценить освобождающее воздействие трудов этого великого ученого, которого я считаю одним из своих учителей. Затем интенсивное штудирование трудов Люсьена Февра, Робера Мандру, Жоржа Дюби, Жака Ле Гоффа и других представителей «Новой исторической науки» подтвердило правильность избранного мною пути преобразования социальной истории и чрезвычайно обогатило мой понятийный аппарат. Сознание того, что работаешь не в изоляции (сознание, которое не оставляло меня в 60-е годы), очень поддерживало меня.

Во-вторых, здесь должна быть названа книга М.М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса», которая создала новую ситуацию в отечественной гуманистике. В книге Бахтина содержался, в частности, мощный импульс к деидеологизации наук о человеке. В этом же направлении одновременно развивались и семиотика московско-тартуской школы (это третья составляющая в моем развитии как историка), и история ментальностей, которая как раз в 60-е годы выдвинулась на передний план во французской исторической науке.

Значение этих тенденций для освобождения исторического знания от догматических клише исключительно велико. Семиотики, культурологи, историки ментальностей стремятся проникнуть в тайны человеческого сознания, вскрыть ту картину мира, которая формировалась и «навязывалась» культурой членам общества и определяла их социальное поведение. Постепенно мне стало ясно, что без уяснения картины мира невозможно понять социальные процессы, поступки людей, движущие ими стимулы.