История - нескончаемый спор

Но историк, пытающийся восстанавливать картину мира, встречает немалые трудности. Я испытал их в процессе работы над «Категориями средневековой культуры». Моя задача состояла в том, чтобы наметить несколько доминант этой модели — время/пространство, право, собственность, богатство/бедность, труд, личность — и по возможности выяснить их взаимные связи и общие корни. Но было ясно, что категории эти не оставались неизменными на протяжении Средневековья, обладали региональными и индивидуальными особенностями. Вместе с тем, если бы я взялся последовательно описывать все локальные и временные варианты этих категорий, общая картина безнадежно расплылась бы или вовсе рассыпалась. Нужно было создать своего рода «идеальный тип», но, разумеется, не в отвлеченном виде, а в определенных его реализациях. Реконструкция картины мира содержит, кроме того, опасность сосредоточения на статике. Для того чтобы в какой-то мере избежать этого крена, я выдвинул две сменявшие одна другую модели — дохристианскую, германскую и собственно средневековую, христианскую. Смена этих картин мира не вела к элиминированию предыдущей, и в потаенном субстрате средневекового мировидения можно разглядеть более архаические явления. Не отсюда ли напряженная противоречивость средневековой картины мира, тенденция к парадоксу и гротеску?

Мое построение вполне неожиданно для меня нашло резонанс не только на родине, но и за ее пределами; книга переведена на основные языки науки и получила положительные отклики в прессе. Неожиданно — так как я писал «Категории средневековой культуры», имея в виду исключительно отечественных читателей; но оказалось, что сходные проблемы волнуют историков и читающую публику не только у нас. Современность поставила по сути дела одни и те же проблемы перед людьми разных культур. Это еще раз убедило меня в актуальности проблематики исследования.

«Категории средневековой культуры», как и «Проблемы генезиса феодализма», явились для меня вехами в освоении фактуры истории. В 80-е годы за ними последовали новые книги: «Проблемы средневековой народной культуры» (1981), «Культура и общество средневековой Европы глазами современников» (1989) и в 1990 г. — «Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства». В этих книгах, в известном смысле образующих серию, я продолжал развивать линию исследования, которая была намечена ранее. Естественно, встали новые проблемы, не нашедшие освещения в «Категориях», такие, в частности, как восприятие средневековыми людьми смерти, загробного суда и потустороннего мира, как отношение их к магии, чуду и святости, к комизму и смеху (здесь мне пришлось вступить в полемику с бахтинской теорией «карнавальной культуры»), представления о семье, детстве и женщине и некоторые иные аспекты картины мира.

В центре внимания оказалась не сама по себе «народная» культура, понятие нечеткое и дискуссионное, а соотношение ее с культурой «ученой», церковной, их меняющееся на протяжении Средневековья взаимодействие. Обе культурнорелигиозные традиции не столько воплощали ментальности разных социальных групп или отражали мировидение litterati и illitterati, сколько были связаны с разными уровнями одного и того же индивидуального сознания. Человек был носителем обоих типов сознания, и уже от его статуса, образования и многих других конкретных причин зависело, какой из этих пластов ментальности был более активен.

В продумывании нелегких проблем средневекового сознания неоценимую помощь оказал мне Владимир Соломонович Библер. Его знают как мыслителя, философа, но мне посчастливилось узнать его еще и в другой «ипостаси» — как внимательного и придирчивого и вместе с тем благожелательного читателя-критика.

Нельзя забывать о том, что долгое время у историков почти не было читателей: опубликованные книги годами пылились на полках книжных магазинов, — они не были связаны с жизнью и не касались вопросов, интересовавших современников. Теперь оказывается, что и история Средневековья актуальна — в той мере, в какой она говорит о человеке и об его мировосприятии. Мы создали своего читателя. Но это обязывает ко многому. Ведь только историк способен «возродить» прошлое и вступить от имени своих современников в диалог с человеком прошлого.