История - нескончаемый спор

Речь идет не об естественной неудовлетворенности самим собой — от нее свободны только бездарные и ограниченные люди. Речь о другом — о сознании того, что существуют вершины, на которые мы не смогли подняться. Может быть, в силу личных качеств, недостатка знаний и способностей либо по слабости характера. А может быть, вследствие тех препон, которые с такой щедростью воздвигала на нашем пути жизнь. Гонения и увольнения, несправедливая критика и непонимание (вспомним нападки на Зимина за его работу о «Слове о полку Игореве»), запреты выехать за рубеж для чтения лекций, или участвовать в научной конференции, или работать в библиотеках, издательские трудности (книга Зимина о «Слове» так и не опубликована), препятствия для общения со студентами (я, например, до последних лет был лишен возможности руководить аспирантами и по сей день не знаю, на каком этаже МГУ расположен исторический факультет) — все это не украшало жизнь и серьезно мешало научной деятельности. Проведя восемь месяцев в США, я воочию убедился: производительность труда ученого в Советском Союзе в силу бедности и технической отсталости, необеспеченности библиотек и слабой информированности в несколько раз ниже, чем на Западе.

Дюби или Леруа Ладюри изучали историю крестьянства, не отрываясь от аграрного пейзажа Маконнэ или Лангедока.

Наши же специалисты по западной истории работают, не видя тех мест, где происходила описываемая ими история. Наши знания исключительно книжные и потому во многом абстрактные. Лишь в 1990 и 1991 гг. мне довелось наконец посетить Данию, Норвегию, Швецию и Исландию и увидеть местности и исторические памятники эпохи викингов, о которых я писал 20–30 лет тому назад. Трудно выразить овладевшие мной чувства, когда я стоял на скале исландского альтинга, или внутри земляного вала, окружающего викингский лагерь Треллеборг, или в горах Трендалага, где развертывались события, описываемые в сагах о норвежских конунгах. Держась за деревянные опоры норвежской церкви XI в., обходя горницу в доме богатого бонда и вглядываясь в пропорции викингских кораблей, я отчетливо ощутил, что если бы мне довелось посетить Скандинавию вовремя, в 60-е годы, многое я бы написал иначе, с большим проникновением в материал. Сколько возможностей безвозвратно упущено! Поистине преступны те, кто помешал многим нашим историкам увидеть мир, являющийся предметом их изысканий…

Но, честно говоря, все же не это самое главное. Сидя в Саранске, ссыльный Бахтин тем не менее стал всемирно известным Бахтиным. Нам, слава Богу, не нужны лаборатории (хотя надобны хорошие библиотеки!). Все в конце концов упирается в одно — в ответе на самому себе заданный вопрос: сколько капель рабства ты сумел из себя выдавить, в какой мере свободен твой дух? Так что дело не в одних только внешних обстоятельствах. Не с них нужно начинать.

Я не жалею о сделанном выборе, я нашел свою тему и занимался тем, чем считал нужным. Я не отклонялся от своего пути и всегда, вначале инстинктивно, потом все более сознательно, искал новый облик социальной истории. Я вовсе не воображаю, будто это единственный путь, но убежден, что он открывает перед исторической наукой широкие и далеко еще не полностью изведанные возможности. Что же касается результатов, к которым я пришел, не мне судить. Feci quod potui, faciant meliora potentes.

Нужно работать, отдавая себе отчет в ограниченности собственных возможностей, но ставя перед собой цели, превосходящие эти возможности. Я надеюсь, что осознаю тот круг интеллектуальных подходов и исследовательских методов, за пределы коего мне не следует выходить. Я не культуролог, а социальный историк — в том новом и более емком смысле понятия «социального», которое было охарактеризовано выше. Но в ходе своих исследований я встретился с проблемами истории сознания и сущности культуры, которые выходят за рамки компетенции социального историка. Теперь, годы спустя после опубликования книг о средневековой культуре, я более отчетливо вижу, что не сумел совладать с теми антиномиями, которые были в ней заложены и которые определяли ее неповторимый облик. Удастся ли мне разобраться в этих трудностях? По совести говоря, я в этом не убежден. Но это — тема особого разговора.

Специального обсуждения заслуживает и вопрос о состоянии современной исторической науки, и мировой и отечественной. Здесь я могу высказать лишь одно общее соображение.