История - нескончаемый спор

Я едва ли подхожу на роль политического публициста или оратора, в этом смысле «перестройка», боюсь, пришла для меня слишком поздно, да и роли эти не в моем характере. Но когда нужно было выступить за изменение порядка в Академии наук и попытаться переломить пассивность коллектива института, я проявил инициативу. Воздержусь от оценки реальных результатов. То, что здесь важно, это личная позиция. Основное и главное для меня — исследовательская работа. Теперь я могу заниматься не в такой интеллектуальной изоляции, как прежде, что дает мне дополнительные стимулы.

Важнейшую функцию современных гуманитариев я вижу в раскрытии человеческого содержания мировой истории. Культура для меня — историка — представляет интерес не как музейный каталог художественных достижений индивидуальных гениев или сумма философских, литературных, эстетических, научных процессов, но как способ человеческого существования в обществе, который обеспечивает его функционирование, — таков в самом кратком определении предмет моих научных интересов. Следовательно, то, чем я занимаюсь, повторю это вновь, есть не что иное, как социальная история, в фокусе которой находится человек, точнее, организованные в коллективы люди; это социальнокультурная история, «сверхзадача» которой заключается в стремлении к достижению синтеза, к преодолению традиционной разобщенности в понимании духовной и материальной жизни общества.

Об этом размышляю я в статьях по методологии, писание которых возобновил за последние годы (о соотношении истории и этнологии, о культурно-исторической антропологии, о новых подходах к социальной истории), и в законченной мною монографии «Исторический синтез и Школа “Анналов”»; в этой книге я «свожу теоретические счеты» с французскими коллегами, которым я многим обязан в своем развитии как историк, но с выводами которых не во всем готов солидаризироваться. Мне хотелось проникнуть в их творческую лабораторию и ознакомить с их методами наших читателей. Учитывая длительную интеллектуальную и научную изоляцию отечественных историков, я полагаю, что им было бы полезно ближе узнать о достижениях французских ученых и о проблемах, с какими они встретились.

По моему убеждению, труд историка не завершен и тогда, когда поставлена последняя точка и книга или статья отправилась к читателю. Post factum бы задать себе вопрос: какие соображения двигали мною при выборе темы, в процессе осмысления материала и построения текста, зачем в конечном счете я все это написал? Только завершенное произведение, уже порвавшее связующую его с автором «пуповину», удается увидеть с некоторой дистанции и в более широкой перспективе. Теперь моя работа уже включена в некий интеллектуальный и социальный контекст, и очень важно понять, в какой именно. Историк ведь не сидит в «башне из слоновой кости» и должен отдавать себе отчет в том, какого рода общественный поступок он совершил. Ибо работа гуманитария всегда есть социальное деяние, за которое он несет ответственность — перед Богом, людьми или собственной совестью, — это уж ему самому решать.

Вспоминая своих профессоров, я писал выше, что в силу неестественных, бесчеловечных условий, в которые они были поставлены, они далеко не всегда могли состояться как ученые с той полнотой, какой они достигли бы, не будь политического и идеологического террора. Ну, а я сам? Состоялся ли я как историк, успел ли, сумел ли сделать то, что задумывал? Нелегкий вопрос.

Мне памятна последняя беседа с моим другом Александром Александровичем Зиминым, происшедшая за несколько дней до его кончины. Рассказав мне о серии монографий, подготовленных им к печати и предназначенных для посмертной публикации (тяжело больной Саша знал, что дни его сочтены), этот, вне сомнения, крупнейший специалист по отечественной истории нашего поколения в ответ на мои слова искреннего восхищения его научной продуктивностью сказал, что не сумел сделать всего того, что нужно было сделать, не возвысился до более свободного и широкого понимания профессии историка. То не была поза, я безоговорочно поверил в искренность его горького признания, хотя и не мог полностью с ним согласиться.