Искательница приключений

Я принял меч только затем, чтобы с помощью даруемой им власти протянуть время до прихода княжеских дружин. А там, когда авторитет моего господина подкрепится присутствием воинов, не составит большого труда утихомирить простолюдинов. Я надеялся, что князь распустит ополчение, но и оставит после уезда достаточное количество дружинников, которые поддержат порядок до тех пор, пока проблема не решится сама.

Далее, когда это произойдет, я собирался пригласить людей, что принесли мне меч, побродить в лесу по логову пришельца вместе со мной, чтобы они своими глазами увидели и убедились, что он оставил нас в покое. Во время этой прогулки я смог бы наглядно показать им, сколько человеческих жизней сохранил князь, заставив простаков разойтись по домам, вместо того чтобы штурмовать берлогу колдуна. Так я собирался обернуть все на пользу моего господина, доказав, что ему важны даже самые простые из его подданных и что государь будет стоять за них даже тогда, когда они не ведают, что творят.

Но вернусь к ополчению, ибо я взял на себя ответственность за него, препоясав чресла мои преподнесенным мечом. Меня с того момента раздирали противоречивые чувства, и вот почему: я был счастлив вновь возглавить готовую хоть сейчас идти в бой группу вооруженных людей, но также ненавидел их не меньшей ненавистью за неподчинение указу князя. С теми же чувствами, однако, без удивления, я скоро убедился в правильности еще одного опорного пункта, если можно его так назвать, моего письма, ибо из деревни моего местопребывания вскоре действительно пошел призыв к оружию, и на него в самом деле откликнулись деревни и хутора в округе. Конечно, ведь почти все мужчины княжества когда-то поклялись защищать ценой своей жизни нашу землю от врага, и для них эта клятва была не пустым звуком.

Прибывали старые и молодые воины с новым и поблекшим от долгого лежания в земле, но таким же смертоносным оружием и прочной защитной одеждой, которую у них никто не отнимал, когда они, каждый в свой срок, шли из дружин обратно домой жить крестьянской жизнью. Я делил их на отряды, проводил бесконечные смотры и учения, а с наступлением темноты, у костров, рассказывал им все, что знал о носившем черную рясу человеке. Со смесью удовольствия и растущей злости я отмечал, что, несмотря на красочно описываемые мною подробности его нечистого культа и силу, которую он из него черпал, храбрость в глазах этих людей каждый раз пересиливала страх, а он истинно студил им кровь в жилах. С удовольствием — потому что деревенщины доказывали мне, что спустя столько лет мирной жизни они по-прежнему готовы драться за свои края, а со злостью — потому что вопреки подробным пояснениям они так и не поняли, с кем затеяли воевать и насколько это бесполезно.

Я даже не стал осторожно, окольными путями упоминать о том, что черный священнослужитель мог сделать со всем княжеством, после того как разделается с нашей шутовской, для его мощи, армией, если решит, что он разгневан на нас. Да, я пытался повлиять на простолюдинов и таким способом изворачивался, чтобы хоть как-то донести до них, что в случае с этим врагом нам следовало, как постыдно это ни звучало, набрать воды в рот и молчать. Молчать, будь они прокляты!

Настал полдень, в который пришел благословенный ответ от моего господина, и люди возрадовались, когда я громко зачитал его перед ровными рядами мужчин. Князь сообщал, что призвал на помощь верных соседей и спешит к нам. Это была моя маленькая победа: хотя бы в глазах ополчения князь стал чуточку более популярен. Если бы я знал, какой в действительности незначительной она была на фоне антипатий всего остального народа по отношению к своему законному государю…

Я позволил себе порадоваться вместе с ополченцами, на том же месте, не сходя с деревянного помоста, с которого зачитал письмо, потому что первая часть моего плана сработала. Однако все же кое-что в письме насторожило меня, от умов деревенщин неуловимо ускользнув. То было известие о соседях, которых князь позвал с собой: в нескольких строках он писал, что с ним идут двое братьев, чьи владения лежали к югу от нас, и старевшая бездетная княгиня-вдова — она деятельно правила на юго-востоке. Между нами и ею служила границей тонкая полоса леса, рукав того великого массива, в котором засел колдун.

Во времена отца моего властителя с княгиней у нас были самые напряженные отношения, ибо она все норовила присвоить ряд деревушек по нашу сторону леса, так как всерьез считала, что корни ее рода уходили в этот клочок степи. Люди княгини чаще всего сгнивали в темницах после моего суда, в случае если мнили, что, узнав об их беде, она вызволит их из заточения — вместо того чтобы драться со мной и умереть быстро. Я распутал много интриг ее пера, мысленного пера, и не доверял ей. Понятно, что немало прислужников и братьев постигла одна из этих двух участей за такие же самые хитроумные происки против княжества моего правителя, поэтому я ни капли не доверял и им.