Вместо того чтобы добить монаха гор и поставить точку в этой войне, я повернулся к князю и изрыгнул ему в лицо ряд насмешек, разбавив их толикой заносчивых советов. Я кричал ему, чтобы в схватках с подвижным противником он прекратил полагаться на тяжелый ратный доспех, ибо кольчуга станет его гробом, когда его измотают, как огромного неповоротливого животного. С особенным злословием я подчеркнул, что князь слишком привык биться в строю и попытался перенести правила этого боя куда не следует. Из-за этого, как я самозабвенно продолжил, мы чуть не расстались с жизнями.
Я не увидел реакции моего господина, потому что мое внимание привлекла зашипевшая речь дикарей. Повернув голову, я увидел, как монах гор, готовый вот-вот повалиться на такую безмятежную поляну, вдруг перестал шататься, словно дерево с подгнившими корнями на ветру. Он убрал руки от шеи, а та под моим изумленным взглядом прекратила извергать кровь. Почти мгновенно рана на ней заросла без всяких струпьев.
Мое следующее наблюдение касалось бледности кожи горца, которая прошла лишь частично, что значило, что голова у него в какой-то степени кружилась до сих пор. Я сделал вывод, что напев волхва пока не так хорошо восстанавливал потерю крови, как заращивал мясо, мышцы и кожу. Хотелось мне узнать в тот момент, смог ли бы волхв срастить поломанные кости, но такой возможности мне не представилось.
Я зло сказал самому себе, что следовало добить монаха гор, когда я, как последний дурак, стал из тщеславия издеваться над князем. По глупости я счел очередную победу уже сделанной, и сделанной в большей степени мной, чем моим господином. Теперь же исправлять эту ошибку стало слишком поздно. Бой пары на пару начинался сначала, со всеми вытекающими из опыта предыдущего столкновения умозаключениями, а они были больше полезны для горцев и вредны для нас.
Волхв повторно пропел заклинания; в этот раз они легли и на него. Твоей магии, горец, неизменно сопутствует огненная аура, чья плотность зависит от количества задействованной в ворожбе энергии. Тогда это было всего несколько робких искр, едва видимых даже при свете клонившегося к сумеркам дня. Воин-дикарь поднял с травы кастеты, как-то по-особенному встряхнул ими, отчего из их массивных закругленных набалдашников выскочили лезвия, по форме похожие на длинные когти животных, с остриями-крюками. Я бессильно наблюдал за этим, ибо помогал князю освободиться от кольчуги, поножей, наручей и других частей лат.
Мой господин остался в кожаном доспехе на рубаху. Без обмена с дикарями знаками о готовности бой быстроты и реакции продолжился. Только теперь серокожий колдун неотступно участвовал в нем, и, как вы оба понимаете, под воздействием своих напевов он двигался гораздо ловчее и действовал куда как увереннее, чем на прошлом этапе схватки.
Пускай теперь и князь двигался легко, усвоив, какие качества сыграют решающую роль в этом поединке, но на нашей стороне не стояла магия, а только бренные человеческие тела. Мы ушли в глухую оборону, все время держались как можно плотнее друг к другу, и дикарям снова не удавалось развести нас по сторонам. Однако дыхания мне и моему князю скоро стало не хватать, к тому же появилось жжение в перетруженных суставах, а горцы по-прежнему легко порхали, будто бабочки. Я понял, что мы не переживем испытание на выносливость в таком темпе работы.
Мы отражали одну атаку за другой, и усталость в нас росла. В поиске выхода из ситуации я пользовался любой возможностью повнимательнее рассмотреть волхва и монаха, вдруг удастся нащупать какую-нибудь слабую сторону хотя бы у одного из них. В результате в моем уме ясно отложилось то, что уже долгое время резало мне глаза, а я никак не мог понять, в чем дело.
Одежда горцев, их украшения, косточки, вплетенные в их волосы, — различались, и то было не различие в сословиях двоих дикарей. Они происходили из разных горских племен.
Да, я понял все верно. Вследствие разницы в коленах манеры наших противников сражаться непозволительно сильно отличались одна от второй. Другими словами, что колдун, что монах не всегда знали, как поведет себя их пара в следующем повороте схватки, в этом сюжете загона и убийства двоих уставших, попавших в безвыходное положение взмыленных людей. Три или четыре невольных заминки дикарей спасли нас, каждая в тот миг, когда все висело на волоске.
Не было нужды обмениваться с моим князем замечанием об этом, я чувствовал, что он видел то же, что видел я, и сделал такие же выводы из сообщенного ему глазами. Значит, мы решили воспользоваться возможностью, и поскорее, пока еще могли сделать хоть что-то.
В отличие от дикарей я сражался с князем бок о бок уже двенадцать лет. Я читал его действия на несколько шагов вперед, по одному только намеку на движение. И я знал, что делать, когда он, якобы неосторожно, изнывая от усталости, подставил под удар монаху ту свою руку, что раньше держала щит. Громко для обостренного в горячке сражения слуха моего лезвия кастета вспороли плотную кожу доспеха моего господина.