Интернат

Малой держит его за руку, идёт за ним след в след. Грунт обрывается, Паша скользит вниз, хватается свободной рукой за острые стебли тёрна и шиповника, ранит руку, проступает кровь, но вытирать её нет времени: нужно крепко держаться, чтоб не съехать прямо в ад. Паша злится, но молчит, не хочет, чтоб малой пугался. Тянет его за собой, чувствует тепло его руки. Разглядеть малого уже почти невозможно, хотя вот он, тут – слышно его дыхание, слышно шуршание земли под его кроссовками, но самого его не видно. Осторожно, осторожно, только и повторяет Паша, смотри под ноги. А что смотреть, если ничего не видно? Хватаются руками друг за друга, за мокрую траву, за колючий тёрн, сдирают кожу, проваливаются по колена в прошлогодний, декабрьский снег. Здесь, внизу, холоднее, снег лежит, не тает. Паша прикладывает к его поверхности разодранную ладонь с мёртвыми пальцами, остужает кровь, стекающую по запястью. Малой падает в снег, лицом вверх, бросив рюкзак рядом с собой. Лежит, отдышивается. Паша набирает в ладонь колючего снега, начинает глотать.

– Вкусно? – спрашивает малой.

– Холодно, – отвечает Паша.

– Смотри не простудись, – говорит малой. Говорит чуть ли не впервые без раздражения, даже с какой-то заботой в голосе. Хотя, может, Паше показалось.

Выбираться наверх ещё труднее. Но карабкаются, лезут. Паша впереди. Повесил на грудь рюкзак малого, его самого тащит за руку. Малой старается, не отстаёт. Хотя видно, что устал. Главное – не видно, сколько ещё впереди. Лезешь и лезешь, цепляешься за тугую траву, за корни вишен. И когда уже не остаётся ни сил, ни уверенности в том, что движешься в правильном направлении, когда малой внизу виснет тяжёлым тёплым балластом, когда раненая ладонь начинает неметь и её уже не чувствуешь, – Паша вдруг хватается за вишнёвую ветвь и понимает, что это всё, край, другой край пропасти, противоположный берег реки мёртвых. Подтягивает малого, подсаживает его наверх, вылезает сам. Сидят в траве, тяжело дышат, долго не разговаривают.

– Дальше куда? – наконец произносит Паша.

– Прямо, – кивает малой вперёд. – Там окружная.

Впереди чернеет поле подсолнухов, с несобранным прошлогодним урожаем. Тёмные, высушенные за лето подсолнухи похожи на выгоревший лес. За подсолнухами видно ещё одну лесополосу, и уже там – окружная. Осталось пройти сквозь подсолнухи.

Паша идёт первым, малой уже привычно идёт за ним. Подсолнухи расступаются, больно бьют по рукам, вода затекает в рукава. Так и будут стоять, думает Паша о подсолнухах, как зомби. Забытые и проклятые. Пока кто-нибудь всё это поле не перепахает.

Идут дальше, медленно, но идут. Небо темнеет, лесополоса надвигается чёрной массой. Остаётся метров двести, сто пятьдесят, сто. Постепенно в предвечернем воздухе очерчиваются отдельные деревья, выделяясь на общем тёмном фоне. И в это же время за деревьями ясно и чётко проступает военная техника – колонна грузовиков, тягачей, танков, бронетранспортёров. Не спешат, движутся без конца и края: первые скрылись за развилкой, последних не видно в вечерних сумерках. Едут и едут, прокатывают по подмёрзшей трассе. С юга едут, ловит себя на мысли Паша. Со стороны государственной границы. Бывшей государственной границы, – поправляет сам себя. Бывшей.

– Сколько их, – заворожённо говорит малой.

– Не вовремя мы, – отвечает на это Паша.

– Ага, – соглашается малой, – вышли бы на полчаса раньше, поголосовали бы на окружной. Представляешь? – коротко хмыкает он.

– Что делаем? – колеблется Паша. – Переждём?

Тут вдруг один из грузовиков выруливает из колонны, притормаживает, из кузова выпрыгивают трое военных. Паша мгновенно приседает, тянет малого за собой. Тихо, шепчет, не шевелись, идут сюда. Военные действительно заходят в подсолнухи, лениво продвигаются в их сторону. Расстояние становится всё меньше, Паша слышит, как ломаются под ними подсолнухи, слышит, как кто-то начинает громко смеяться, как его обрывают, как они настороженно замолкают, останавливаются, прислушиваются к послеобеденной тишине. Разглядывают туман, разглядывают дымы на горизонте. О чём-то советуются, разворачиваются, быстро возвращаются к грузовику. Машина трогается, вклинивается в колонну, растворяется в ней.

– Назад, – так же тихо говорит Паша. – Быстро назад.

И, пригибаясь, бежит назад, в сторону оврага. Малой послушно бежит следом.

+

Где-то около шести, уже в темноте, возвращаются в частный сектор. Какими-то едва приметными тропками выходят на улицу. Паша по дороге подбирает куски кирпичей – отбиваться если что. Но улица пустынна, шаги отдают гулким эхом, город вздрагивает где-то во тьме, словно измученный человек во сне. Земля подмёрзла, дышать холодным воздухом больно, но приятно. Отогреемся в интернате, думает Паша, переночуем, завтра ещё раз попробуем.

– Замёрз? – спрашивает малого.

– Нет, – врёт тот.

Ясно, что замёрз, думает Паша. Холод делает руки и лицо бесчувственными, хочется скорее оказаться в тёплом помещении: пусть без света, пусть без воды, главное – чтоб не холодно, главное – согреться.