Интернат

За городом грунтовая дорога, раздавленная танковыми траками. Перебираются по глубоким колеям, глина липнет к ботинкам вязким грузом, бегут по мокрому пастбищу в сторону бывшей фермы. Два разбитых коровника, в траве лежат железобетонные плиты, сбоку торчит заржавевшая водонапорная башня, над ней сквозь туман проглядывает низкое посеребрённое небо. Дверь коровника высажена. Само здание похоже на скелет большого животного, ну да – большой рогатой скотины: выбеленные дождями стены, провалившиеся от снега перекрытия, всё остальное давно растащено по норам и домам, ни одного окна, ни одной двери, только чёрные дыры и холодные сквозняки. Забегают внутрь. В углу два больших, сооружённых из соломы гнезда. Похоже, кто-то отлёживался. Гильз вокруг нет, значит, не стреляли, просто пересиживали. Скорее всего, раненые: в одном месте солома темнеет от впитавшейся в неё крови, в земляной пол втоптаны пустые ампулы, одноразовые шприцы, раскисшие бинты. Остро отдаёт мочой и мокрым грунтом. Паша подходит к выбитому окну, пробует хоть что-нибудь разглядеть в тумане. Скоро начнёт смеркаться. Туман мерцает и оседает под мелким дождём. За дождём чернеют крыши частного сектора, высокие деревья, тёмные ряды кукурузы. А дальше, справа, горизонт обрывается, и там, в долине, лежит город. Города не видно, но оттуда, где он лежит, поднимаются чёрные высокие дымы. Поднимаются ещё с вчера, словно где-то прорвало грунт – и из земли выходит что-то наихудшее, и как это наихудшее остановить, не знает никто, потому что никто не знает, как такое случилось, что грунты расступились, выпустили из себя всю эту черноту, расползающуюся теперь по январскому небу, забивающую собой все отверстия и щели. И кто будет тушить эти дымы? – думает Паша. Так же выгорит всё вокруг, как в средневековом городе: от дома к дому, с улицы на улицу, несколько дней – и ничего нет.

– Склады горят, – говорит малой.

– Какие склады? – не понимает Паша.

– Железнодорожные, – объясняет малой. – Вон там, видишь?

Он показывает куда-то в дождь. Паша приглядывается: за кукурузой и дождём можно разглядеть серый дым, – тяжело оседающий, осаживаемый дождём, он не может подняться вверх.

– Представляешь, сколько там всего сгорит? – с каким-то воодушевлением говорит малой.

– Представляю, – говорит на это Паша. – Давай отдохнём. Ты голодный?

– Нет, – отвечает малой. – После этих кишок и есть не хочется.

– Нина ваша, – говорит Паша, помолчав, – такая резкая.

– Нормальная, – не соглашается малой.

– Что она всех поучает? Как в школе.

– Так она и есть в школе, – напоминает малой. – Какой ей ещё быть? Она так всегда говорит. Её за это и не любят. За то, что учит всех, – уточняет.

– Ну меня учить не нужно, – обиженно говорит Паша. – Без неё разберусь.

– И сильно ты разобрался? – спрашивает малой.

Паша молчит. Вспоминает Нину, злиться на себя: почему не ответил ей, почему промолчал?

– Ей, похоже, никого не жалко.

– А кого должно быть жалко? – интересуется малой. – Физрука? Или тебя?

– Ну я тут ни при чём. – Паша старается говорить проще. – Просто нельзя всех винить. Все разные.

– Да? – недоверчиво говорит на это малой. – А мне кажется, вы все одинаковые. – Знаешь, как у нас флаг срывали?

– Ну? – не понимает его Паша.

– Короче, они хотели сорвать, а Нина не давала. А все стояли и смотрели.

– И шо? – опять не понимает Паша.

– Ну, короче, тех, кто срывал, было всего двое. И одна Нина. А все остальные просто стояли и смотрели. И ничего не делали. Человек сто – смотрели, ничего не делали. Все одинаковые. Никого не жалко.

– Ладно, – говорит на это Паша. – Давай пошли.

– Давай, – соглашается малой.

Выходят под дождь. Идут, ёжатся от холода, вязнут в мокрой земле. За фермой тянется пустырь, дальше видна лесополоса. Идут к ней. Время совсем не ощущается. Идти тяжело с самого начала и не становится ни легче, ни труднее. Механически переставляют тяжёлые от налипшей грязи ноги, зябко прячут руки в карманы, малой делает это по очереди: пока одну руку отогревает, другая – с битой – успевает промёрзнуть. Добредают до лесополосы. Паша продирается сквозь колючие ветки, малой тащится следом. Выходят на открытое пространство. Прямо перед ними обрывается глубокая котловина, овраг, забитый туманом, как подушка перьями. Такое впечатление, будто весь туман стянут вниз, будто он стёк туда, спрятался на какое-то время.

– Обойдём? – спрашивает Паша.

– Не выйдет, – отвечает малой. – Крюк в пару километров делать.

Стоят и недоверчиво смотрят вниз. Овраг широкий. Дна не видно. Только белая жуть заливает край, подступает под ноги. Шагнёшь туда – выйдешь по ту сторону жизни. Но обходить тоже не хочется.

– Давай? – Паша делает несколько шагов вперёд.