Интернат

– Да, – соглашается физрук сам с собой, – жалко. Не в то время родились, не в той стране. Другое дело – мы. Вот нам есть, что вспомнить, – физрук как-то легко и по-доброму смеётся, Паша тоже начинает улыбаться вслед за ним. – У нас была настоящая страна, нам не нужно было бояться. Я своё детство всегда вспоминаю с улыбкой. Серьёзно, веришь?

– Верю, – подтверждает Паша.

– А ты? – придирчиво спрашивает он Пашу.

– И я, – не скрывает Паша. – И я с улыбкой.

– Ну а ты, Нин? – замечает наконец физрук свою директрису. – Вспоминаешь своё детство с улыбкой?

Нина смотрит на огонь, будто вовсе не слышит вопроса. А потом отвечает:

– Нет, – отвечает. – Не вспоминаю, – отвечает. – Из детства я помню только чувство голода.

– Ну, всем было непросто… – не соглашается физрук.

Но Нина коротко его перебивает:

– Не всем, – говорит. – Далеко не всем. Мне вот действительно было непросто. Мне есть было нечего. И маме моей тоже. Хотя её детство пришлось как раз на то время, когда вы крали стройматериалы. Он же рассказывал вам про стройматериалы? – обращается она к Паше.

– Рассказывал, – растерянно подтверждает Паша.

Физрук недовольно хмыкает, но молчит.

– Не хмыкайте, – Нина продолжает говорить спокойно и невыразительно, будто сознаётся в смертных грехах и уже наперёд знает, что её ждёт. – От голода, конечно, никто не умер, как видите, но и ничего хорошего про своё, как вы говорите, детство, вспомнить не могу. Знаете, Валерий Петрович, как меня называли в школе? Вам, как физруку, будет интересно. Спортсменкой.

– Почему? – удивляется Паша.

– Потому что я всегда в кроссовках ходила. Летом и зимой. Кто-то из соседей отдал. Папы у меня не было, чем занималась мама – рассказывать не буду. Но то, чем она занималась, денег ей не приносило. И у неё, к слову, папы тоже не было. И она тоже всё своё детство проходила в чужой одежде. И тоже ничего хорошего об этом своём детстве не вспоминала. И про страну вашу тоже. И не боялись вы не потому, что страна у вас была такая чудесная, а потому что вас всегда кто-нибудь прикрывал: если не родители, то райком комсомола. А вот меня никто не прикрывал. И их, – показывает она рукой за спину, на крашеные синие стены, – тоже никто не прикроет. Кроме нас с вами. Но это совсем не значит, что они должны бояться. Они не должны бояться. Иначе грош цена всему нашему опыту и всем нашим взрослым знаниям. Грош цена.

Нина замолкает. И Паша с физруком тоже растерянно молчат, нечего им ответить, не готовы они. Только сухо постреливают дрова в буржуйке, и снова такими отчётливыми становятся взрывы в туманном месиве.

– И ещё, – добавляет Нина. – Вот вы, Валерий Петрович, говорите, что не имеете ко всему этому отношения. Вы когда в последний раз на выборы ходили?

– Я, Нина, туда не хожу, – с вызовом отвечает на это физрук.

– А как звать нашего депутата – не знаете?

– Понятия не имею.

– И на чьей стороне он сейчас воюет – даже не догадываетесь?

– Нет, – Валера говорит искренне. Паше всё это ещё продолжает нравиться.

– Тогда какие у вас основания кого-то в чём-то обвинять? – спрашивает Нина. – Какое у вас вообще право высказывать кому-то претензии? Вы знаете, что в головах у родителей ваших учеников? Вы знаете, где сегодня их родители? Чем они занимаются? Кого из них успели закопать за последний год? Или для вас главное – чтоб они нормативы сдавали?

– При чём тут нормативы? – с некоторой растерянностью говорит Валера.

– При том, – не объясняет Нина. – Вот вы привыкли вспоминать, как вам было хорошо и спокойно, как вы не боялись. Чего же вы теперь все боитесь?

– Я не боюсь.

– Боитесь. Бомбардировок, может, и не боитесь, а вот назвать вещи своими именами – боитесь. И им, – показывает Нина за спину, – боитесь рассказать правду. Это же не так просто, как вспоминать про счастливое детство.

– Валерий Петрович говорит про другое, – пробует вступиться Паша, но Нина тихо, однако твёрдо его перебивает:

– Про это, – перебивает она, – именно про это: про страх и безответственность. Вот вы, Пал Иваныч, со своими детьми про войну говорите?

– Я – словесник, – отвечает на это Паша.

– А вы понимаете, что у половины из них родители воюют? Догадываетесь хотя бы?

– Ну… – неуверенно говорит Паша.

– А догадываетесь, что часть из них воюет против вас? Против нас, – поправляется она.

– Против меня никто не воюет, – возражает Паша сухо, поскольку разговор нравится ему всё меньше. – Я ни за кого.

– Ну а когда стреляют по вашему племяннику – вы тоже ни за кого? Когда прилетают снаряды в интернат, где он живёт? Это против кого воюют? Против меня?

– Я не знаю, кто стреляет.

– Правда? – спокойно удивляется Нина. – А я знаю. Хотите, вам расскажу? Знаете, куда выходит наш спортзал? Вот Валерий Петрович знает, он физрук.

– Не знаю, – так же сухо отвечает физрук.

– А я знаю, – говорит Нина. – Спортзал выходит на юг. И снаряд прилетел с юга. А что у нас на юге? Валерий Петрович, что у нас на юге?

– Откуда я знаю? – раздражённо говорит физрук.