Игра как жизнь. Искусство подлинного переживания на сцене

Прежде чем подойти к сложной задаче разговора с самим собой, мне бы хотелось, чтобы вы начали замечать и изучать все, что как-то провоцирует вас на монолог, когда вы одни. И уже потом представить это в качестве упражнения.

Итак, почему мы вообще говорим сами с собой? Чтобы взять контроль над ситуацией. Справиться со скукой, рутинной работой или утомительным заданием. Совладать с раздражением, растерянностью или другими эмоциональными состояниями. Когда вы опаздываете и, пытаясь впопыхах собраться, слышите от себя: «Где ключи? Перчатки-то я взяла. Чемодан упаковала. А позвонила?» и так далее, продолжая что-то делать, проговаривание — это просто попытка организовать свои действия.

Составляя список покупок или вещей, которые необходимо постирать, вы можете бормотать: «Не забыть молоко. И клюквенный сок».

Иногда мы произносим что-то вслух, когда заняты скучным обыденным делом, что-то вроде «Вот дурочка. И зачем ты это сделала?» или «Умница. Здорово ты разобралась с теми грубиянами». Подобные высказывания обычно сопровождаются ахами, охами и вздохами. Все это вполне обычно и довольно просто воссоздается на сцене, поэтому не рекомендую вам сосредотачиваться на приведенных примерах, если только вы не считаете, что никогда не говорите с самим собой. Потому что на самом деле говорите, но даже не замечаете этого. Если это про вас, начинайте анализировать свои разговоры с собой с основ.

Если вы знаете, что иногда говорите с самим собой, изучите обстоятельства, при которых это происходит, и погрузитесь в другие реалии. Часто, устав от рутинных обязанностей, мы начинаем фантазировать, представляем себя кинозвездами, царскими особами, большими начальниками или детьми. Мы играем. (Это прекрасно показано в начале пьесы Элмера Райса «Девушка мечты», когда героиня утром собирается на работу.) Разве не бывало, что, стоя перед зеркалом в ванной, вы бормотали то от лица Кэри Гранта, то становясь Бетт Дэвис, перескакивали от самокритики к похвалам, а потом посылали себе воздушный поцелуй со словами: «Ну и красотка же ты»?

В такие моменты слова становятся очень выразительными и эмоциональными! Мы ругаемся с агентом (или хотели бы поругаться), затем возвращаемся домой, громко хлопаем дверью, выпуская гнев, сбрасываем пальто и выговариваем все. Мы начинаем фантазировать, что бы сказали агенту: «Не смей так со мной обращаться, ублюдок! Я артистка!» Затем изображаем его: «Ну, правда, ты была хороша, но это не совсем то, чего они хотят для роли». А потом вспоминаем, что сказали ему на самом деле: «О да, я понимаю, о чем вы. Вам, конечно, виднее». Это бывает, когда мы нервничаем перед прослушиванием, тренируемся, чтобы впечатлить режиссера, или уже после провального кастинга принимаемся ругать его: «Ах ты сволочь! Да кем ты себя возомнил!» Мы бормочем что-то до или после конфликтов с коллегами, любимыми, продавцами, даже водителями автобусов.

А вот чего мы не делаем при этом, так это не рассказываем всей истории и не придерживаемся последовательности. Главное — мы сами знаем, о чем говорим, и нам не нужно никому ничего объяснять. Мы говорим о том, что задевает нас, и нет нужды разъяснять это кому-то, ведь никто не слышит. Все хорошие драматурги осознают это, когда пишут монологи. Пусть человеческие качества, проявляющиеся в вашем поведении, сами расскажут о происходящем.

Кроме того, мы не представляем наши слова физически. Телом мы находимся в том месте, где происходит монолог, и это никак не связано с предметом фантазии. Если, протирая стол, я веду воображаемую словесную перепалку с приятелем, который выиграл у меня спор прошлым вечером в ресторане, то это приятель сидит (в моем воображении) именно в ресторане, а не на стуле за моим столом. Я могу размахивать бумагами, споря с ним, но я не трясу пачкой листов перед стулом.

Когда Джульетта на балконе говорит с Ромео («Ах, зачем же ты Ромео?»), он существует только в ее воображении на балу, на улице или в ее комнате, но никак не в звездах, на которые она смотрит.