Йерве из Асседо

– Это очень принципиально, хабиби, – теряя спокойствие, формалиоз и официоз, повысил голос Тенгиз и, потрясая перед носом Юваля конвертом с документами, очень, очень быстро заговорил, так, как будто всю жизнь ждал, чтобы высказаться. – Я учил иврит в Грузии, когда это преследовалось службами безопасности Советского Союза. Мой дом – за зеленой чертой. Я пятнадцать лет отслужил в службе запаса под Ливаном. Показать тебе это удостоверение тоже? Что еще тебе показать? У вас в Бен-Гурионе есть отдел израильского раввината? Давай пройдем туда. Как думаешь, я успею пройти гиюр до конца регистрации? К сожалению, мне не у кого просить, чтобы вам по факсу прислали фотографии могилы моей прабабушки по материнской линии. Она похоронена на еврейском кладбище, несмотря на то что ее дочери пришлось отказываться от своей национальности и сжигать документы по причине коммунистической революции и по многим другим причинам…

Тенгиз слишком долго пробыл взаперти. Когда он гневался, он бывал страшным. Если бы он сейчас выхватил пистолет из кобуры этого офицера и выстрелил бы в него, я бы не удивилась. Наверное, главный психолог всех психологов ошибся. Наверное, кого-то другого следовало послать мне в проводники. Все ошибались. Все постоянно ошибались.

Хоть и были чудесными, хорошими, замечательными людьми, всем желающими добра.

Подтянутый Юваль смотрел на Тенгиза с патерналистским снисхождением, как смотрят на сбежавшего из Деревни ученика, которого, несмотря ни на что, милостиво треплешь по головке.

А это было совершенно невыносимо. Это было унизительно. Как он смел так смотреть на человека, который ему в отцы годился? На моего мадриха!

А еще он взял Тенгиза за плечо. Положил руку, разрешения не спросив, как на полку, на стол или на шкаф. Как на арестанта.

– Отпусти его, – прошипела я сквозь зубы, чувствуя, как из моей груди вырывается нечто мне неподвластное – все гавроши, жанныдарки и оводы на свете, и закричала во всю глотку: – Отпусти его, бен-зона!

Тенгиз вздрогнул. Офицер тоже – и убрал руку. И Наама вздрогнула. И люди с чемоданами и с тележками снова замедлили бег и толкотню и принялись на нас глазеть.

– Девочка, все в порядке, – сказал Юваль, собравшись и ко мне прикасаться руками.

Я отпрянула.

– Все в порядке, это всего лишь стандартная проверка, не надо шуметь.

К нам приближались еще два блюстителя израильских границ – мужчина и женщина. Женщина была похожа на мужчину, мужчина – на ее командира или начальника.

– Девочка, – сказала женщина, – я представительница социальных служб государства Израиль. Этот человек причинил тебе зло? Не беспокойся, ты в безопасности. Отойди, пожалуйста, от этого человека.

И она попыталась пойти со мной на физический контакт, но я спряталась за спину Тенгиза.

– Чего вы от нас хотите? – кричала я. – Какое зло?! Это мой проводник!

– Проводник?

Чего только не наговоришь в порыве чувств – полную ерунду, чушь и бред.

Я выдернула из рук Тенгиза конверт с документами и, доставая один за другим, принялась швырять в лицо мужеподобной женщине:

– Вот, смотрите, это из дирекции образовательной программы “НОА”! Вот подпись главного ее директора, Иакова Вольфсона! Его все знают, даже в израильском парламенте! Вот разрешение от моих родителей! Вот его перевод, заверенный нотариусом! Вот мой табель из Деревни Сионистских Пионеров, подтверждающий, что я там учусь в статусе туристки уже целый год! Мне никто бомб не передавал! При мне нет оружия! Я сама собирала чемоданы! Что еще вам от меня надо? Отпустите нас…

Куда?

– Успокойся, Комильфо, пожалуйста.

Кто бы говорил!

– Куда вы летите?

– Какая разница, вы все равно не знаете, где находится Одесса.

– В России она находится, девочка, – с тем же уважительным снисхождением заявила представительница социальных служб.

– Да, именно в России. В самом центре России! Возле Москвы. По ней ходят медведи с балалайками и пьют водку! Я из-за вас опоздаю на представление медведей!

– Пойдем, Комильфо, – сказал Тенгиз, кажется наконец себя испугавшись. Или меня. – Здесь все свои. Они нам зла не желают. Я не знаю, что на меня нашло, я слишком давно не вылетал из этой страны. Идемте. Куда нам идти?

Нас окружили со всех сторон и под надзором провели в какой-то кабинет, который находился неизвестно где. Блондинистая Наама сама погрузила наши чемоданы на тележку и повезла за нами следом. Мужчины ей не помогали. Мне было так стыдно, так мучительно позорно, как если бы… Впрочем, не думаю, что следует туда скатываться по стопам коллективной памяти.

В кабинете наши бумажки долго читали и рассматривали разные люди, уже знакомые и новые, которых позвали. Чемоданы положили на специальную лавку, открыли и принялись аккуратно потрошить, обыскивать, простукивать и проводить по вещам пыточными орудиями, которые изредка издавали писк.

Потом звонили несчастному Антону Заславскому, которому спать в этой жизни не было суждено. Далее в этот кабинет перезвонил сам Иаков Вольфсон, главный директор программы “НОА”.