Йерве из Асседо

– Фриденсрайх фон Таузендвассер.

Маша задумалась, а потом ответила:

– Наверное, потому, что для того, чтобы о ком-то так много думать и так увлеченно писать, нужно быть в него очень сильно влюбленной.

– Наше время подошло к концу, – сказала я Маше.

Не вернулась к садовому порабощению, а пошла в кабинет вожатых, где нашла Фридочку, сортирующую посылки.

– Фридочка, – сказала я Фридочке, – вы лучшая домовая на свете. Мне очень повезло с вами. Таких домовых, как вы, в природе не бывает.

Фридочка расплылась в улыбке и даже, кажется, немного покраснела. Потом тряхнула гигантскими цветными серьгами из стекла, металла, пластика и дерева, смачно поцеловала меня в лоб и сказала:

– Это таких девулечек, как ты, в природе не бывает.

Потом я попросила у нее разрешения позвонить из кабинета домой – это будет быстро, я на много денег не наговорю. Еще более обрадованная Фридочка стремительно покинула кабинет:

– Меня уже здесь нет.

Я набрала номер.

– Комильфо… – Мамин голос звучал ужасно, и дело было вовсе не в помехах на линии.

– Мама, – я сказала, – помнишь, как мы ели мороженое в Городском саду?

– Да, конечно, – с некоторым нетерпением сказала мама. – Я все помню. К чему это?

– А ты помнишь, как я впервые закричала?

– Зоя… – насторожилась мама, и тон у нее стал еще более взволнованным. – У тебя все хорошо? Ты уже собрала чемоданы? Тебя точно будут сопровождать? Они обещали: от двери до двери…

– Ты тяжелый человек, мама, – сказала я, – и очень сухой эмоционально. Ты никогда со мной ничем не делилась и вечно на меня кричала. Ты очень редко меня обнимала, и я вообще не помню, сказала ли ты мне хоть раз в жизни, что ты меня любишь, но ты меня очень долго кормила грудью – это я знаю, потому что мне бабушка рассказывала, – лет до трех; она считала, что это полнейший идиотизм. Нет, постой… Я помню, как ты меня кормила. Это не от бабушки, это мое личное воспоминание… Короче, мы друг друга стоим, я тоже не подарок. Но я…

– Что? – спросила мама. – Говори быстрее, это очень дорого.

Сказать “я тебя люблю” язык не поворачивался, хоть ты тресни, и не потому что это было неправдой – в тот момент я именно так и чувствовала, – а потому что… Черт его знает, как объяснить, почему одни слова выстреливают из глотки, как пробка из бутылки шампанского, а другие застревают во рту, как кляп. Но это ладно. Намного сложнее понять, почему те же самые слова вылетают к кому-то, как упругий мяч, а к кому-то – не вылетают, хоть чувство, которыми они вызваны, по большому счету одинаково?

Наверное, потому что кто-то умеет слова поймать, а кто-то – нет. И они провисают, а потом бухаются камнями на землю.

– Фриденсрайх фон Таузендвассер, – я сказала.

Мама, естественно, ничего не разобрала.

Но даже будь она в более уравновешенном состоянии, она бы ничего не поняла – потому что я ей никогда ничего не рассказывала. Только письма иногда писала. Да и те – не лично ей. Так кто же виноват в том, что мы друг друга не понимали? Больше никто.

– Я не расслышала. Ты что-то бормочешь себе под нос, как обычно. Что ты сказала?

– Ничего особенного, – ответила я маме. – Я буду с тобой.

– Зоя, что за ерунду ты несешь? Возьми себя в руки и не разваливайся на куски, раз уж ты решила приехать. Куда только смотрят твои воспитатели? Я им… Я этому твоему Тенгизу… Это ошибка… Это неправильно!.. Лучше потом… Ты же даже чемоданы самостоятельно не можешь собрать…

– Я буду с тобой, мама.

Повесила трубку, вышла из кабинета и пошла собирать чемоданы.

– Доброй ночи, я Юваль, офицер службы безопасности аэропорта Бен-Гурион.

Это сказал подошедший к служебной стойке подтянутый смуглый молодой человек тоже в белой рубашке и с синим ремешком на груди, но в пиджаке, с рацией на поясе и с пистолетом в кобуре на попе. В его черных волосах блестели стекла поднятых темных очков, несмотря на то что на часах было десять вечера.

– Все в порядке, я всего лишь задам вам несколько вопросов с целью вашей же безопасности.

Он очень конфиденциально нагнулся к уху кудрявой блондинки, и они о чем-то очень конфиденциально зашептались.

– Кто собирал эти чемоданы? – спросил офицер службы безопасности Юваль.

– Мы сами их собирали, – сказал Тенгиз.

– Сами – вместе или сами – каждый по отдельности?

– Каждый по отдельности, – сказал Тензиз.

Офицер Юваль посмотрел на меня, потом на чемоданы, потом на Тенгиза:

– Кем вы друг другу приходитесь?

– Я ее мадрих, она моя ханиха, – повторил Тенгиз. – Я работаю воспитателем в интернате, в котором эта девушка живет и учится.

– С какой целью вы летите в Одессу?

– Я сопровождаю ее домой.

Юваль пролистал наши загранпаспорта:

– Ты не гражданка Израиля, Зоя Прокофеева, и не совершеннолетняя.

– Прокофьева.

– Почему же она учится и живет в Израиле? Как такое может быть?

– Вот ее туристическая виза. – Тенгиз показал офицеру Ювалю бумажку из министерства внутренних дел. – Она ученица программы “НОА”.

– Какой программы?

– “НОА”.

– Что это за программа? Впервые слышу.

– “Ноар осе алия”. Новая образовательная программа. Мы привозим еврейскую молодежь из стран СНГ с целью…