Йерве из Асседо

– Не может быть! – запротестовала я. – Нет, это бред. Я не из-за этого уехала в Израиль. Какая связь? Это чистая случайность. Просто в тот же день мой брат мне сообщил, что я еврейка. Он же не знал, что произошло на Сабанеевом мосту. Да и сейчас этот мальчик, Гилад, чисто случайно встретился мне в пятницу. Я же его не искала. И целоваться с ним не собиралась. Да и вообще, я почти с ним и не целовалась. Это он меня поцеловал, я просто не успела воспротивиться, потому что он застал меня врасплох. Всего лишь совпадение такое, рок.

– Если мы не осознаем, что происходит у нас внутри, то нам постоянно кажется, что нами извне руководит рок, – сказала Маша.

Это прозвучало гениально.

– Вы сами это придумали?!

– Нет, что ты. Это Карл Густав Юнг.

– Это кто такой?

– Ученик Зигмунда Фрейда, основателя психоанализа; его близкий друг и сотрудник, а затем враг и соперник.

– Как интересно, – воодушевилась я. – Что же они не поделили?

– Душу.

– А чью?

Тут Маша рассмеялась. А потом, видимо, ее совесть ее наказала, и она оборвала смех. И выдала внезапно:

– И кто вообще сказал, что у тебя есть только одно Я?

– То есть?

– То есть вот ты говорила, что мама и Тенгиз утверждают, будто от себя не убежишь. Но это звучит фаталистично и безнадежно, а еще к этому примешивается невысказанное “ну-ну-ну!”. Но что, если по-другому на это посмотреть? Что, если ты не убегаешь от себя, а идешь навстречу другой части себя?

“Комильфо моментально стало легче дышать, потому что в ее атлетической грудной клетке словно образовалось больше места для воздуха”.

– Ты очень чувствительно реагируешь на слова, Зоя, – сказала Маша. – Слова – это переплет для чувств. Наше мировоззрение во многом зависит от формулировок. Идея может быть одной и той же, но опиши ее иначе – и поменяется ее восприятие.

– Это Юнг сказал или Фрейд?

– Это Маша сказала, – сказала Маша.

– А как ваша фамилия? – спросила я зачем-то.

– Ятуш, – ответила Маша.

– Прикольная фамилия. Что-то такое восточноевропейское. Маша улыбнулась.

– Да нет, это всего лишь ивритизированный вариант Комаровой. В Израиле проще жить с короткими фамилиями, привычно звучащими для слуха израильтян.

Мне пришлось согласиться. Ивритоговорящие учителя мою фамилию по-человечески прочитать не могли ни за что, и в их устах она звучала то как Прокопаева, то как Прукупива, то как Фрокупиева. Все потому, что в письменном иврите почти не было гласных букв, и приходилось их угадывать, а буква “п” и буква “ф” писались одинаково, если не считать точки внутри, о которой никто никогда не заботился.

– Я тоже хочу поменять фамилию.

– На какую? – спросила психолог Маша Комарова, то есть Ятуш. – Фон Таузендвассер?

Я радостно хихикнула, а Маша сказала:

– Может быть, ты фантазируешь о том, чтобы у тебя был другой папа.

– С чего это вы взяли?

– Папы увековечены в наших фамилиях, они ведь обычно достаются нам от них.

– Мой папа со мной сто лет не разговаривал, – впервые призналась я Маше. – Его никогда нет дома, когда я звоню. Я по нему очень скучаю.

– Еще бы. Это же твой папа. Когда ты разговаривала с ним в последний раз?

– Точно не помню. Наверное, четыре месяца назад. Или даже больше. Тут время как-то иначе течет, чем у нас. Кажется, что здесь оно проходит очень быстро.

– Четыре месяца?! – Маша даже не потрудилась скрыть изумление. – Как же так? Когда ты уезжала, в твоей семье были проблемы?

– Какие проблемы, о чем вы говорите? – испугалась я.

Маша, по-моему, тоже испугалась своей реакции.

– Я имею в виду… может быть, ты заметила, что твои родители… ну, вдруг они поссорились… или… решили… Может ли быть, что твой папа ушел из дома?

– Что?! – вскричала я. – Как вы смеете так думать?! У нас в семье никогда не было разводов, начиная с моих прадедов с обеих сторон, а до них разводы исторически не приветствовались.

– Тебя страшит такая возможность – развод родителей. Она кажется тебе неприемлемой.

– Она меня не страшит, ее просто не может быть!

– Почему? – спросила Маша. – Расстаться или развестись – это человечно. Ты же сама недавно узнала, что можно встречаться с одним человеком, а хотеть целоваться с другим.

– Нет! Это совершенно разные вещи! Это вообще никак не связано! Я за Натана Давидовича замуж не выходила… – Тут я осеклась, потому что поняла, что это одна часть моего Я пытается торговаться с моей совестью, а другой части моего Я, как и самой совести, это ничуть не понравилось.

– Страшно допустить такую мысль, как развод родителей, – повторила психолог Маша свое дурацкое предположение. – Действительно, страшно, когда привычные устои и порядки, которые видятся незыблемыми, вдруг пошатываются. И тогда кажется, что вселенная лишается опоры. Это ощущение хаоса.

Все это прозвучало кощунственно, но не было лишено толка. Так всегда было с Машей – даже если она говорила полную ерунду, в этой ерунде всегда отыскивалось зерно близкого мне смысла.

Но мне не хотелось это признавать.