Идут роботы

Мадлен молча направилась к двери: она поняла, что полицейский принял её за Тима. Его сбило с толку Тимово пальто и кепи, одетые на Мадлен. «Пусть арестовывают, — подумала Мадлен, — они со мной ничего не сделают. А Тим успеет спастись»…

Вслед за ней два полицейских несли раненого Майка Тизмана, который не переставал стонать. Несколько полицейских ждали возле часовни.

— Другие бежали? — Спросил полицейский, тот, что перед этим говорил с Мадлен. Очевидно, это был сержант.

— Бежали… ведь никто не знал о том окошке… — мрачно ответили ему.

Мадлен радостно вздохнула: значит, всё в порядке. Её вели прямо к выходу с кладбища. У ворот стояли две машины. Одну заняли полицейские с Майком Тизманом, во вторую сел сержант с Мадлен. Вежливый голос из машины сказал:

— Садитесь, пожалуйста. По дороге мы ещё успеем поговорить неофициально.

Мадлен молчала, опустив голову. Сидевший в машине, повернул выключатель: в машине стало светло. Человек осмотрел Мадлен — и аж подскочил от неожиданности: он заметил под пальто стройные женские ноги в туфлях и тонких чулках.

— Сержант, — помолчав несколько секунд, произнёс человек, — вы немножко ошиблись. Это не Тим Кровнти. Это — мисс Мадлен Стрэнд. Сожалею, мисс, что так получилось, но придётся вас арестовать. Мы не хотели этого, но вы нас заставили.

И Гордон Блэк (это был он) подал водителю знак двигаться.

КАК ВКЛЮЧАТЬ ПРИЁМНИК?

День семнадцатого не принёс ничего нового, если не считать нескольких мелочей. Во-первых, этот день по крайней мере на месяц приостановил дальнейшую политическую карьеру сладкоголосого секретаря профсоюзной организации в синих очках. Он-то думал так: рабочие голодают, им стало очень трудно, на них легко повлиять, не слишком разбираясь в средствах.

Итак, секретарь показал свои карты. Он снова пришёл к заводским воротам, где, как и всегда, собрались рабочие. Услышав, о чём идут разговоры, он решил, как говорится, взять быка за рога, даже не защитив себя, как всегда, поддержкой ребят из социал-фашистской организации молодежи. Именно это и погубило его. «Как можно было выступать, — говорил он значительно позднее — перед этими сумасшедшими, и не защитить себя полицейскими или просто какими-нибудь хорошо вооруженными ребятами?..»

Но так он говорил позднее. А семнадцатого числа секретарь в очках, видимо, был очень увлечен возможностью легкой победы над рабочими, их дети вот уже несколько дней не ели ничего, кроме картофеля.

— Дайте сказать слово, — решительно произнёс он.

Рабочие стихли и столпились возле него: что скажет этот человек, выдающий штрейкбрехерам справки об их «добрых намерениях»?..

Но секретарь почувствовал в этом презрительном любопытстве настоящее внимание к своей персоне. Он прокашлялся и начал:

— Дорогие друзья и товарищи! Все время мы, профсоюзная организация, пытались поддержать спокойствие и хорошие отношения между рабочими и компанией. К большому сожалению, коммунисты подвели вас к этой злосчастной забастовке. Теперь вы видите, что из этого вышло. Комитет арестован, роботы работают на ваших местах у станков, вы голодаете. Зачем продолжать дальше такое нехорошее дело?..

Рабочие мрачно слушали: ну ладно, дальше?

— Опять мы, профсоюзная организация, обращаемся к вам с искренним призывом: бросить забастовку! Компания, по последним сведениям, соглашается увеличить зарплату и даже уменьшить на полчаса рабочий день. Чего вам ещё надо? Зачем продолжать это безумие? Предатели-коммунисты калечат вам жизнь, прогоним их, установим спокойствие и дадим возможность профсоюзной организации договориться с компанией, заботясь только о ваших интересах…

— Так, как прежде заботились? — Неожиданно раздался рядом с ним недобрый голос.

— Мерзавец, сколько штрейкбрехеров прислал для Говерса? — Добавил другой голос.

— Да что мы его слушаем! Докажем негодяю, что мы ещё не совсем ослабели!

— А ну, слезай с забора, сволочь! Сейчас мы с тобой поговорим, как следует! — Уже совсем не шутя пожелал первый голос.

Через полминуты отряд полицейских получил задание спасти мистера Топкинса, секретаря профсоюзной организации, от самосуда. Отряд, энергично работая резиновыми палками, начал пробиваться к мистеру Топкинсу, который словно мяч летал между разъярёнными рабочими, собирая искренние подарки из тяжелых ударов. Мистер Топкинс визжал, как поросёнок. Наконец, удалось отбить его. Но домой он идти сам не мог: пришлось довезти его до больницы, где он и остался — примерно недели на две, потому что даже привыкший врач ужасался количеству синяков, что украшали его лицо и тело…

Такое первое событие того дня. Рабочие были слишком раздражены, чтобы полностью владеть собой. Забастовочный комитет едва сдерживал их желание вступить в открытый бой с полицией. Этого нельзя было позволять ни в коем случае: именно сегодня комитету привезли из Нью-Йорка категоричные директивы: