Я – Виктор Цой

А город сверкает своими фонарно-оконными огнями гораздо ближе, чем горизонт. Он совсем рядом, пару километров по трассе, которая открылась нам с вершины холма. Трасса пуста, и вся в широких желтых пятнах неяркого электрического света – середина ночи, все-таки. Даже под утро, наверное, уже. 4.20 – говорят мои часы. Кто будет ездить в такую рань?! Я стою на разделительной полосе, раскинув руки в стороны – авось поймаю шальную машину, неохота закоченеть здесь прежде, чем мы дождемся первых солнечных лучей. И тут я слышу звучащий с обочины низкий голос: «Крыши домов дрожат под тяжестью дней…». Про него-то я и забыла, обремененная идеей, как бы нам ухитриться доехать до центра. Он стоит на краю дороги в своем бежевом плаще, никак не скрывающем его пузо, и дергает приподнятым подбородком в такт песни. «Город стреляет в ночь дробью огней…». Я слушаю его, не прерывая – хочется понять, насколько он похож? Он поет под тихий дрожащий треск высоковольтной линии, под метроном ударов своего ботинка, под дребезжание дорожного знака с цифрой «80», под мое все более частое дыхание. «Те, кто спасен, те, кто спасен…». Он допевает до конца, этот почти толстый, старый мужик в нелепой одежде и разбитых очках, с шестью сотнями баксов в кармане, с похотливой душой и влюбчивым сердцем. Он допевает до конца, и я вижу перед собой Виктора Цоя, собственной персоной, неузнаваемого до этого только потому, что он полностью сломан этой дурацкой и одурачивающей бесконечно жизнью, и ею же превращенный в развалившийся тюфяк… И как мне теперь с ним разговаривать? Но это мгновенье веры в него тут же разрушается – совсем рядом, чуть ли не в пяти метрах от меня как чертик из коробочки возникают огромные горящие фары чудовищно огромного грузовика. После протяжного сигнала машина резко тормозит прямо перед моим носом, встрепав мои волосы. К черту этого урода Виктора Цоя (или как его там) – меня чуть не убили! И я начинаю орать. От страха я начинаю орать что-то такое, чего я сама не могу понять. В частности, такое слово, как «колдоеб…ный». Наверное, логику мгновенного происхождения этого слова понять можно – колдобины, ёб…ный… В общем, надо занести это слово в личный словарь популярного русского языка.

Через примерно полминуты слышно, как мягко открывается и закрывается дверь фуры, и ко мне приближается его величество дальнобойщик, снизошел, так сказать (они никогда не выходят из своей кабины, а снимают нас, просто открыв окно или, в крайнем варианте, немного распахнув дверь). Я вижу полутораметровое кургузое существо в джинсовой куртке – и такие бывают среди них. И вот оно начинает орать в ответ, снизу-вверх. Ор производит на меня достаточно серьезное и основательное впечатление, несмотря на некоторую тонкость голоса (что немудрено при таком росте) – человек действительно умеет оскорбить. Короче, глубокий респект, как обычно говорят клиенты после мучительно долгого минета. В основном дальнобойщики такой виртуозностью прямой речи не обладают, и на все случаи у них всегда припасено одно весомое слово – «Чё». «Чё, пойдем?», «Чё, бери», «Чё, хватит?», «Чё, блядь!». А этот, чё, смышленный… Хотя, и коротыш. Сказав все это, он протягивает руку: «Андрей». Андрей так Андрей. Я жму ему руку: «Алия». «А чё с ним?», – вдруг спрашивает он, смотря мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу еще одну неподвижную фигуру – Марат замер на месте, засунув руки в карманы плаща, и смотрит, не мигая, куда-то в дальнюю даль. Ступор. Тот самый ступор, о котором он мне долдонил целых полчаса при нашем знакомстве. Интересное зрелище, все-таки. Я обхожу его вокруг. Что же там сейчас творится в его голове? Пристально, очень близко смотрю в его глаза, я даже вижу шевеление его прямых ресниц от ветра. Я очень надеюсь и завидую, что в его голове сейчас ничего другого, кроме пустоты нет. Наверное, это он называет ступором, когда нет ни осколка буквы, ни кусочка мысли, ни обрывка чувств в твоей забитой прежде нескончаемыми проблемами башке, когда просто пусто. Пустота – это свобода. «Пустота – это свобода», – едва слышно шепчет он. Его глаза оживают, ресницы быстро-быстро дергаются вверх-вниз. «Интересные у вас мысли», – вдруг доносится голос дальнобойщика. Ну да, я опять болтаю вслух, я больная, срочно мне таблетки!

Снова дребезжит дорожный знак. «У вас же там печка?», – обращаюсь я к водиле, как можно более кротко (дальнобойщики, несмотря на свой крепкий профессиональный цинизм, весьма сердобольны). Оглядев нас, сирых, с головы до ног, он бросает: «Залезайте», и идет вразвалку к машине. В холодном воздухе очень отчетливо чувствуется, какой величественной гордостью сейчас наполнен мини-мужчина Андрейка, давая нам, двум замерзшим, потерянным долб…бам, тепло и уют в салоне своей фуры.