Я - Русский офицер!

Краснов послушно выложил партбилет, свой табельный ТТ, книжку летчика. В этот миг он ощутил себя каким-то униженным. Арест напомнил ему о месяце, проведенном в плену. Но там был враг! А здесь вдали от фронта были все свои, и теперь для них, для своих, он был настоящим «врагом». Подозрения в саботаже и в том, что он боевой русский офицер продался врагам, вызывало в его душе страшную боль. Боль этой ужасающей несправедливости с силой сжала его сердце. Расстегнув портупею и поясной ремень, он, сжав зубы, бросил на стол с чувством закипающей в нем злости.

— Может и ордена мне сдать тоже!? — спросил он, расстегивая гимнастерку.

— Сдай! Потом получишь свои ордена. А то вдруг проглотишь, чтобы в штрафбат не попасть!

Валерка открутил с груди два ордена «Красного знамени» и орден «Красной звезды». Достав носовой платок, он аккуратно положил награды в платок и, завязав узлом, подал их капитану.

— Да не дрейфь, ты Краснов! Может еще все образумится. Я лично, против тебя ничего не имею. Оставим все на рассмотрение трибунала. У меня к тебе ничего личного, поверь!

Капитан нажал кнопку и в кабинет вошел часовой с автоматом ППШ наперевес. Щелкнув каблуками, он встал около двери.

— Давай, Зозуля, веди старшего лейтенанта в третью камеру, — сказал капитан, сгребая вещи Краснова в ящик стола.

— Товарищ капитан, в третьей у нас уголовники, которым по указу Калинина срок на фронт заменили.

— Давай тогда, сержант, его во вторую. Не хочу, чтобы старлей с урками сидел. А то они его там, в карты разыграют на шмотки. Блатота гнилая! На фронт они, видите ли, хотят! Я бы их лучше к стенке ставил! — пробурчал капитан, и с грохотом захлопнул ящик стола.

— Есть во вторую! — сказал сержант, и вывел Краснова из кабинета.

Пройдя по коридору, конвойный вывел Краснова во двор. Там, в глубине, стоял неприглядный бревенчатый барак. Возле двери, облаченный в тулуп и валенки, стоял часовой, держа на плече винтовку «Мосина» с пристегнутым к ней штыком.

— Во вторую, — сказал сержант часовому и тот, лязгая ключами, открыл окованные железом двери.

Вдоль коридора гауптвахты располагалось пять камер. Двери с «кормушками» были так же обиты листовым железом, и выкрашены железным суриком темно-коричневого цвета. Сержант молча, лязгнув замком, открыл вторую камеру, и завел туда арестованного.

Валерка послушно вошел. Дверь за его спиной вновь лязгнула железным засовом, и уже через секунду все стихло.

— Ты кто!? — спросил лежащий на нарах старлей из «Вохра» какого-то местного лагеря.

— Я летчик!

— Летчик, летчик-налетчик! Что же ты такого летчик натворил? — спросил подвыпивший вохровец.

— Родину продал! — шутя, ответил Краснов и, сев на нары, закурил папиросу Беломора.

— Почем сегодня такой товарчик?

— На трибунале узнаю ей цену!

— Счастливчик! На фронт пойдешь! А тут жди, когда какой — нибудь урка, штырину промеж лопаток всадит! А я, летун, одному майору-тыловику по пьянке морду набил за то, что он меня вертухаем обозвал. Я на фронт хочу, а он меня вертухаем, сука, не правда ли!?

— А меня за то, что я самолет разбил. При посадке через забор в лагерь «Искра» заехал.

— А! Так я тебя знаю! Это ты, тот летун, который на брюхе, да в лагерь угодил? Про тебя в «Искре» легенды ходят. Говорят, там из-за тебя, все воры перерезались.

— Он самый! — ответил Краснов с грустью в голосе, докуривая папиросу.

— Помяни мое слово, тебе много не дадут! Повоюешь в штрафниках. А потом снова на самолет сядешь. А меня тут гноить будут! Я бы сам рад на фронт попасть, да ведь, сука, у меня бронь! — сказал вохровец и, перехватив у Краснова папиросу, три раза затянулся.

— Там в третьей урки сидят. Тоже на фронт собрались. Блатота сраная. Будут и там свои порядки навязывать. Сейчас тебя быстренько оприходуют и вместе с ними в штрафники. Я тебе, старлей, хочу сказать, что до первого апреля, ты уже будешь в окопе сидеть и по немцам из винтовки палить.

— Я вообще-то летчик. От меня пользы больше будет в воздухе!

— Ну и что! Летных штрафных батальонов еще не придумали!?

— Не батальонов, а эскадрилий, — сказал Краснов, поправляя сокамерника.

— Один хрен, штрафбат! — сказал вохровец и отвернулся к стенке. — Что он эскадрилья, что простая пехотная рота. Штрафбат, он и есть штрафбат.

Сторож вохровец сделал вид, что спит. Валерка, сняв свой теплый комбинезон на гагачьем пуху и, завалившись на нары, закрыл глаза и погрузился в раздумья. Он еще не знал, что по решению трибунала его путь будет лежать под Великие Луки в 3-ю воздушной армии на Калининском фронте, где уже в эти дни шла стратегическая работа над летним Курским наступлением. Не знал Валерка и то, что директивой Сталина от 4 августа 1942 года в каждой авиационной армии были свои штрафные эскадрильи, история которых, как раз и закончится там, под Курском, летом 1943 года. После этого сражения уже ни один из летчиков ВВС РККА не будет направлен в подобные исправительные подразделения. Навсегда закончится эпопея унижения летчиков-офицеров, и все они вернутся в свои эскадрильи и полки, став в штрафных эскадрильях настоящей легендой и настоящими героями.